Сначала Ечука невольно прививал землянам свои собственные привычки. Скажем, для добычи огня он выдал Алочи оптическую зажигалку, которой пользовался сам. Алочи, увлекшись охотой, вскоре потерял ее, и на протяжении целого месяца охотники и их семьи были вынуждены есть сырое мясо: Алочи боялся признаться, что у них нет огня…

И тогда отец подумал: что же будет с его землянами, когда он умрет? Ну, хорошо, Ечука рассчитывает на своего сына. Отец верит, что Акачи вернется на Землю, чтобы продолжить его дело. Но Акачи тоже не вечен. Разве можно весь опыт фаэтонской цивилизации передать нескольким сотням (или даже тысячам) землян и надеяться на то, что этот опыт сохранится в поколениях? Чтобы изготовить такую мелочь, как оптическая зажигалка, нужны хотя бы примитивные стекольные и металлические мастерские. А где их взять, если Ечука и сам отрезан от цивилизации? Возможности Рагуши не безграничны — он не может перевозить сюда промышленное оборудование.

Ечука разработал целую программу, которую собирался передать Акачи. Она составлена в такой последовательности, чтобы человеческий разум развивался самостоятельно, без вмешательства фаэтонских учителей. Сначала добыча огня с помощью трения, изготовление оружия из камня и дерева; потом бронза и бронзовое оружие, далее мореплавание… Перепрыгивать через эти ступени нельзя, ибо где-то оборвется звено опыта и люди утратят даже то, что уже добыли, так же точно, как Алочи потерял свою зажигалку. Сын должен будет ускорить процесс созревания опыта. То, к чему земляне должны были дойти самостоятельно только через сотни поколений, с помощью Акачи они узнают раньше, уже сейчас, и этот опыт надежно окрепнет в следующих поколениях…

Коля подумал: «Вот победит революция — и тогда все изменится! Мы получим с Фаэтона и мастерские и целые заводы! Тогда-то и начнется настоящее обучение землян».

Ечука не рассчитывает на себя — старость неумолима, и он очень быстро устает. Однажды, когда он вышел с группой своих воспитанников искать медную руду, его схватил сердечный приступ, и пришлось нести его в колонию на руках.

Сейчас у первых землян есть каменное и деревянное оружие, а огонь они добывают при помощи трения. Дать им больше Ечука не в силах…

Когда экран погас, все невольно посмотрели на Николая.

— Постарел Ечука. Очень постарел, — тяжело вздохнул Эло. — Недолго ему осталось жить. Придется тебе, Акачи, отправляться на Землю.

Эло высказал то, о чем думал и сам Коля. И хотя ему очень тяжело было бросать друзей именно теперь, когда они готовились к решающему бою, он чувствовал, что Земля ему не менее дорога, чем Фаэтон, а колония отца занимает в его мыслях не меньше места, чем революция. Штаб повстанцев и Братство Свободных Сердец обойдутся без него, а там, на Земле, у отца не осталось ни единой опоры. Чамино тоже подтвердил:

— Нужно на Землю, Акачи… — Он посмотрел на Лочу. Она сидела в углу бледная, молчаливая. — Сын не имеет права бросать отца, если отец постарел… Ваша разлука, Лоча, на сей раз будет непродолжительной. После свержения Бессмертного мы сразу же установим народную власть и на Земле. Мы передадим земному человечеству все наши знания. Наши планеты будут сестрами. Начнется великий обмен ценностями. И через несколько сотен оборотов это будет единое человечество, которое станет жить общими интересами. Ни богов, ни жрецов, ни храмов… Только разум и свобода!..

Лоча поднялась и нетвердой походкой приблизилась к Николаю. Он попытался смотреть на нее глазами отца, представляющего Лочу взрослой женщиной. Но для него Лоча оставалась все той же девушкой, какой он знал ее всегда.

Она взяла его руки и прижала к своим горячим щекам.

— Ты должен лететь, Акачи…

Волны экранизации позволили посадить корабль почти у самой ледяной крышки — космонавта заверили, что это безопасно, а он привык доверять друзьям.

Лоча держалась мужественно, улыбалась, даже старалась шутить. Но когда корабль оторвался ото льда и медленно поплыл к тучам, Коля, смотревший вниз, на фигуры своих друзей, неожиданно заметил, как маленькая розовая точка вырвалась из толпы и полетела вслед за кораблем.

— Лоча! — исступленно крикнул Коля. — Рагуши, за нами летит Лоча!..

Космонавт уменьшил скорость, корабль плыл теперь медленно — на гравитационных двигателях, — и Коля хорошо видел Лочу. Словно розовая птица — из тех, что всю жизнь живут только парами, — она ринулась в сумеречное пространство, навстречу холодным вихрям, которые расступались перед ее любовью,

— Акачи! — зазвучал в корабле тревожный голос Лочи. — Любимый мой, милый… Прощай!

Коля, не помня себя от боли, которая раскаленными тисками сдавила сердце, крикнул:

— Лоча, не нужно! Вернись… Мы скоро снова будем вместе. Слышишь? Вернись!..

— Слышу, Акачи!.. Но мне тяжело. Все погибнет…

Голос ее дрожал, розовые крылья трепетали на бешеном ветру, лицо было мокрым то ли от снежинок, таявших на ее щеках, то ли от слез.

— Ты не должна так думать, Лоча!.. Это неправда! Я еще покажу тебе Землю. Ты вырастишь на ней такие сады, которых никогда не знал Фаэтон.

— Нет, Акачи… У меня дурное предчувствие.

Корабль почти повис в воздухе. Рагуши молча шевелился в кресле, отвернувшись от Коли. Наверное, и на его щеках дрожала скупая старческая слеза.

Лоча приблизилась к кораблю, встала перед Николаем в полный рост, прижалась к прозрачной стене. Коля потянулся было к ней, но рука ощутила преграду, о которую билась розовыми крыльями Лоча. Глаза ее были полны такой глубокой печали, что Коля, забыв обо всем на свете, и о Фаэтоне, и о Земле, ударил кулаками по нерушимой стене корабля — он хотел в последний раз прижать к груди живую, горячую, сотканную из луча Лочу! В это мгновение для него не существовало ничего — только она и звезды, Лоча и далекие звезды…

Пальцы Лочи ощупывали прозрачную поверхность стены, будто ища отверстия, через которое можно было бы впорхнуть в ракету. Губы шевелились — она что-то говорила, но Коля не слышал ее. Чуть заметным движением она включила шахо, и теперь ее голос звучал за его спиною, там, где сидел Рагуши.

— Пусть посчастливится тебе, Акачи, на земных дорогах! — говорила она. — Пусть всегда везет тебе! Прощай, мой дорогой. Не вези на Землю нашу печаль. Земля молодая, а печаль — признак старости. Прощай, Акачи!..

Мгновенным усилием воли она оторвалась от прозрачной стены ракеты и исчезла из глаз. Когда Рагуши развернул корабль, Николай увидел широкую полосу Млечного Пути, окутывающего весь горизонт, а на фоне этой звездной дороги — одинокую фигуру Лочи.

Казалось, она не летела, а спокойно, не спеша шла по Млечному Пути в безграничный простор вселенной, как женщина-сеятельница идет по пахоте. Ей предстоит дальняя дорога, безграничная нива, которую нужно засеять. И она будет идти вечно, бросая на каждую планету по зерну, а вслед за ней, озаренные светом звезд, станут набухать семена, пробиваться первые ростки, и молодыми, непобедимыми стрелками к звездам потянется жизнь. Где-то будут ее ждать новые планеты, шуметь ветрами, бурлить океанами, и брызги их будут лететь навстречу, и в стоне планетной коры зазвучит желание вселенной: родить, родить и жить! Колоситься сладким зерном и деятельным разумом!

И не будет ей смерти, не будет отдыха, ибо она дочь человеческой матери отныне и навсегда стала Сеятельницей вселенной.

— Прощай, Лоча! — еле слышно прошептал Коля. Рагуши обернулся, глаза его были влажными ведь вся его жизнь состояла из космических встреч и разлук. Положив руку на Колино плечо, он тихо сказал:

— Поехали, дружище!..

Ечука долго всматривался в лицо Коли, глаза отца молодо светились, и весь он будто сразу помолодел — походка стала живей, не горбилась спина, даже голос утратил старческую хрипоту.

— Представь себе, Акачи, я был на десять земных оборотов старше, чем ты сейчас, когда мы прибыли сюда. Значит, в твоем распоряжении еще тридцать земных оборотов!.. О-о, за это время можно многое успеть!..