Вчера ему стало известно от Копица, того самого друга детства со связями, что фильм «Меламед» находится на стадии завершения и что его премьера состоится через месяц в тель-авивском зале «Зоар». Предварительный просмотр уже прошел на фестивале «Эйлат». Жюри во главе с Александром Эмек-Талем удостоило ленту первых премий за сценарий, режиссуру и музыкальное оформление. "Этот фильм открывает новые перспективы в израильском кино во всем, что касается показа человеческой души и внутренней правды в ее связи с правдой общественной", — процитировали в газете отрывок из заключения жюри.

Кстати, певцом, исполняющим роль Меламеда и поющим единственный романс, который проходит через весь фильм, оказался не кто иной, как Элиягу Махлоф,

тот самый Махлоф, имя которого упомянула Мерав, подруга Риты по факультету, когда они все вместе сидели в кафе «Дрейфус». Ее предположение оказалось пророческим. Ирония заключалась в том, что Махлоф пел во всю силу своего таланта (принесшего ему престижную премию) и псевдоарабскую песню, в которую вставили слова на иврите. Эта песня, как утверждают, с появлением фильма на экранах должна стать шлягером.

Итамар раздумывал, не стоит ли убраться отсюда до появления «Меламеда». В письме к Сильвии он спрашивал, не знает ли она нескольких учеников в Париже, которые были бы заинтересованы в его уроках. Честно говоря, он ждал от нее ответа и по этой эгоистической причине, а не только потому, что хотел узнать, как она отреагировала на описанные им события. Если он все же решит уехать, ему будет нелегко оставить свою пятнадцатилетнюю ученицу Сарит, которая по-настоящему талантлива, но он справится с этим. Человеческая душа способна выдержать что угодно.

В те дни он колебался, принять ли приглашение Миши Каганова встретиться с ним "по важному делу", как выразился режиссер. "Приходи в кафе «Дрейфус», — сказал он Итамару, — там можно найти меня почти каждый день между одиннадцатью и часом дня. Я думаю, это очень заинтересует тебя".

"Кто знает, какая еще мина взорвется подо мной?" — подумал Итамар и не пошел. У него не было никакого желания видеть Каганова. По существу, Итамар совершенно потерял связь со всеми теми людьми, с которыми встречался раньше. Он даже не позвонил Норанит, чтобы отказаться от постановки задуманного ею фильма, хотя напоминал себе сделать это без промедления. А может, Норанит вовсе и не ждет его звонка? Итамар не преминул отметить, что, несмотря на все ее восхищение его талантом, она сама ни разу не позвонила ему за все эти месяцы. При желании он мог бы убедиться, что они не говорили с Норанит с момента появления статьи "Шауль Меламед: путь к славе" в газете "Идкуней ха-йом".

Неделю, а то и больше после звонка Каганова Итамар упорно не шел в кафе. Но в конце концов любопытство одолело его, и так случилось, что он все же появился на улице Кальман. Каганов сидел в углу, но не за тем столом, который занимал при прошлой их встрече. С того дня Итамару не случалось видеть Мерав, но он узнал ее без труда. Она стояла во всей красе рядом с Кагановым, держа во рту сигарету и делая последнюю глубокую затяжку. Судя по всему, собиралась уходить. Из раздела газетных сплетен (а Итамар заглядывал туда время от времени) он знал, что она стала одной из постоянных любовниц известного режиссера. Окурок был раздавлен умелой рукой. Углубившись в свою дипломную работу "Сигарета в израильском кино.1948–1958", Мерав решила, что у нее нет иного выхода, как начать курить самой. Она была убеждена, что только на собственном опыте сумеет почувствовать, какие психологические мотивы побуждают человека сосать сигарету. Этим своим поступком Мерав сравнилась со знаменитыми учеными, испытывавшими на себе новые лекарства и вакцины.

Пока Итамар добрался до столика Каганова, Мерав уже исчезла.

— Я рад, что ты пришел, — с улыбкой приветствовал его Каганов. — Слушай, я сожалею обо всем, что случилось с твоим сценарием. Ужасно! Использовать чужой сценарий таким образом… Ты помнишь, что я тебе сказал про Узи Бар-Нера? Он плагиатор, этот Узи.

— Вряд ли можно сказать, что он украл у меня сценарий. Мне кажется, он сделал совершенно другой фильм. Хотя и о Меламеде — то есть якобы о Меламеде, — но в корне отличающийся от того, который хотел снять я. Уж лучше бы он использовал мой сценарий…

— А я говорю, украл! Он просил твоего разрешения?

— Нет, никакого разрешения он не просил.

— Ну что я тебе сказал? Послушай, у нас будет важный разговор. С точки зрения закона я, конечно, не обязан, но в моральном плане чувствую необходимость попросить у тебя разрешения. Как минимум. Мне сказали — я даже не помню, от кого я это слышал, — что у тебя есть идея сделать фильм о Моцарте, встающем из могилы…

— Дальше идеи дело не пошло. Не знаю даже, стану ли я писать сценарий. Я поделился этой идеей только с одним человеком и не понимаю, как она дошла до других. — Итамар отхлебнул воды, чтобы выиграть немного времени на размышление. — В любом случае в данный момент я не собираюсь писать сценарий о Моцарте. И даже если бы и написал — я надеюсь, Миша, вы не поймете меня превратно, — я бы снял фильм сам. Для меня создание сценария и постановка картины — единый творческий процесс. Я бы не дал кому-нибудь другому делать фильм по моему сценарию.

— Я вижу, у нас с тобой очень похожий подход к кино, потому что я тоже снимаю фильмы только по своим собственным сценариям. Один-единственный раз я соблазнился отойти от этого правила и до сих пор жалею. Но ты не совсем меня понял. Я не собираюсь ставить "Возвращение Моцарта" по твоему сценарию, вовсе нет. Все, что я хочу, это использовать твою идею — а она, без сомнения, твоя — и на ее основе написать свой сценарий. В титрах, разумеется, будет указано: "По оригинальному замыслу Итамара Колера". Что ты скажешь на это? Мы, кстати, ищем музыкального консультанта для фильма. Как специалист ты можешь посоветовать кого-нибудь?

— Я не…

— Твоя идея ужасно привлекает меня, тем более что наконец-то у меня появляется шанс сделать фильм, не связанный с Израилем. Почему мы не можем сделать здесь настоящий наднациональный фильм, скажи мне? Но кроме того, сама по себе задумка — Моцарт, поднимающийся из могилы, — приводит меня в восторг. С первогоже момента той нашей встречи, когда мы сидели здесь и разговаривали с Мерав и другой студенткой…

— Ритой.

— Да, Ритой… В любом случае уже тогда я понял — у тебя талант. Моцарт возвращается, видит фильм о себе, читает то, что написано о нем, и кипит от возмущения. Колоссальная идея, просто гениальная. Это показывает, насколько человек — даже такой, как Моцарт, или, можно сказать, в особенности такой, как Моцарт, — не знает, собственно, самого себя. Как ограниченна наша возможность видеть самих себя со стороны! Подумать только — великий композитор не в состоянии понять правду замечательного фильма Милоша Формана! Да, я признаю, что в фильме есть слабости: я бы, например, изменил ту сцену, где Моцарт играет вниз головой. Дешевый эксгибиционизм. Тем не менее идея Формана блестяща.

— Фильм основан на пьесе Шейфера, — заметил Итамар, — мне кажется, что он же написал сценарий.

— Правда?

— Можно заметить также влияние одной из маленьких трагедий Пушкина. Но я имел в виду совсем другое. Моцарт справедливо злится на то, что говорят о нем…

— Пушкин? Неужели? Что ты говоришь! Так какие у тебя могут быть возражения? Если уж Пушкин так полагал, то кто мы такие, чтобы возражать? Такое понимание свойственно поэту. Мы еще больше усилим эту линию в нашем фильме. Потрясающий мотив: творец, который не понимает самого себя, обнаруживает правду о себе и пытается доказать обратное. Возможно, до конца фильма он не захочет признаться в этом. Посмотрим… И вообще, что такое правда? Существует ли она? Кто сказал, что правда интерпретации уступает правде факта? Ему еще будет чему поучиться у нас, этому Моцарту!

Итамар вышел из кафе подавленным и пошел пешком домой в Рамат-Ган. Не потому, что хотел сэкономить на автобусе (хотя в его нынешнем положении это