У «Меламеда» больше, чем у любого другого израильского фильма, был шанс наконец-то вырваться за пределы маленькой страны и иметь крупный международный успех.

"Речь идет об общечеловеческих мотивах: как у артиста со способностями ниже средних закружилась голова от первых успехов и развилась мания величия. Это проявилось не только в плане лично-творческом, но и в непомерно раздутом националистическом эго. Разумеется, образ символизирует нашу общенациональную манию величия, которая угрожает всему ценному, что есть в нас, и в конечном счете может разрушить наше общество. Такие мотивы должны заинтересовать каждого человека, поскольку он человек", — привела Ронит Приор слова второго сценариста Шмуэля Ганиэля, сказанные им в радиопередаче "Время для беседы" Эреза Бломберга.

Приор использовала и некоторые данные из старых статей Орит Мехмаш и Хавивы Харузи — что Итамар определил без труда, — а также и другие материалы. Эта журналистка провела поистине бесценную исследовательскую работу. Она отправилась в архив своей газеты на втором этаже и взяла конверт с надписью «Меламед» (с тех пор как имя покойного певца появилось в заголовках, в каждой израильской газете завели соответствующее досье). Оттуда Ронит извлекла газетные вырезки за последние полгода и получила исчерпывающую информацию об этом деле. В сущности, она стала настоящим экспертом по теме "Меламед".

Итамар набрался смелости. Он послал Сильвии длинное письмо обо всем, что случилось, сообщил о тех вещах, на которые только намекал в разговоре с ней. Он подробно описал, каким, по его мнению, будет будущий фильм. Итамар понимал: рано или поздно Сильвия узнает все, тем более что «Меламед», по-видимому, скоро выйдет на экраны. Он еще не получил от нее ответа, впрочем, прошло только две-три недели с тех пор, как он послал письмо, и, возможно, ее ответ уже в пути.

Конечно, Сильвии будет нелегко переварить все это и прийти в себя от потрясения, подумал Итамар. Несомненно, пройдет немало времени, пока она найдет в себе силы собраться с мыслями и, тщательно все взвесив, ответить ему. К тому же его послание заняло целых пятнадцать страниц.

Несколько дней назад он перечитал свое письмо. "Совсем неплохо, — сказал себе Итамар, оценив написанное с профессиональной точки зрения, и вдруг подумал: — А почему бы не написать книгу обо всей этой истории?"

Правда, он сказал однажды Рите, что напишет об этом сценарий, но браться сейчас за такую работу было все равно что толочь воду в ступе. Кто снимет такой фильм? Где он отыщет средства? А книга … С ней намного проще. Нужно только найти издателя.

— Никто не возьмется за издание, — сказал ему Апельбаум, когда услышал об идее книги. — Разве что за границей, если ты напишешь по-английски. Да и то сомнительно. Но зачем тебе все это?

— Есть шанс найти издателя, — сказал Итамар, — ведь у книги — как это сказано? — общечеловеческие мотивы, которые должны заинтересовать каждого человека, поскольку он человек.

Бенцион уставился на него как на умалишенного:

— Что ты сказал?

— Не важно… просто так… моя личная шутка.

— Критики уничтожат тебя, сварят живьем. Обвинят в клевете и Бог знает в чем еще. Зачем тебе все это? И вообще, для кого ты собираешься писать?

— Теперь вы говорите как Берман.

— Правда? Хорошо, что ты сказал мне. При всем моем к нему уважении нельзя быть таким, как он, фаталистом. Это страшно угнетает и вообще не соответствует моей натуре.

Апельбаум убедил Итамара, который и так не думал о написании книги всерьез, не терять на это время. Кстати, мысль о книге возникла у него не только в связи с его письмом к Сильвии. Его подтолкнула к этому Рита, рассказав что трудится над своей собственной книгой.

По-настоящему они расстались не в кафе «Дрейфус», а в его квартире спустя два месяца. Рита, видно, решила идти своим собственным путем. Она не могла распрощаться с ним навсегда, не поведав ему о произошедшем перевороте.

— Наконец-то я решилась! Я буду писательницей, — объявила она ему в день прощания. — Я долго думала о твоих словах, что я тот тип женщины, которая нуждается в успехе своего мужчины, которая живет…

— Но я же сказал, что ошибся! Ты вовсе не такая! Я неправильно тебя понимал…

— Конечно, ты не понимал меня. Но я не хочу, чтобы возникала даже тень мысли, что я такая! Я действительно слишком на тебя опиралась. Даже когда делала для тебя разные вещи, например искала статьи в медицинской библиотеке или звонила в эту швейцарскую клинику, — даже тогда я, по существу, парадоксальным образом опиралась на тебя. Я могу признаться в этом, потому что обладаю — и иногда это становится проклятьем — способностью к глубокому самоанализу. Кстати, ты не ходил к Батье Либлих? Пойми, ты никогда не сможешь разобраться в себе без помощи психоаналитика. Я не сомневаюсь, что была права, определив источник твоей страшной зацикленности на Меламеде. Конечно же, речь идет о тяжелом чувстве вины, возникшем оттого, что ты спал с Сильвией. То, что ты отказываешься от операции…

— Рита, я уже сказал тебе: моя «зацикленность» связана с моим преклонением перед Меламедом.

— Ладно, не важно. Я вижу, ты никогда меня не поймешь. Я имею в виду совсем иной уровень самоанализа. Почему ты этого не улавливаешь, ведь ты сам — человек искусства? Мне теперь многое открылось! Я слишком опиралась на тебя, забывая о своей внутренней артистической сущности. Ты не согласен? И поэтому решила оторваться от тебя. У меня получается изумительная книга, изумительная! Я уже написала почти две главы. Теперь я вижу, как мне помогли занятия в университете. Без теоретической подготовки, без знания секретов писательского мастерства я не смогла бы написать книгу на таком уровне. Она будет называться "Дневник беременности".

Так Итамару стало известно, что Рита ждет ребенка ("Не от тебя, мой трусишка", — сказала она, поймав его взгляд) и что книга, в сущности, является почти дневниковым отчетом о метаморфозах, происходящих в ее душе и теле в то время, как в чреве ее растет плод.

— Это произведение в произведении, — сказала она, — физика и метафизика одновременно. Тело, развивающееся в другом теле. И кто знает, как метафизика одного тела влияет на физическое состояние другого. Как влияют даже самые прозаические размышления, например, что съесть — шоколад или сельдерей.

Я была не права, когда обвиняла тебя в том, что ты разрушил мою жизнь, — призналась Рита. — Я многим тебе обязана, даже идеей книги. Однажды ты рассказал мне, что сюжет "Возвращения Моцарта" сложился у тебя в голове по пути к дому. Как-то, когда я шла к себе пешком, я вспомнила об этом и подумала: а почему бы и мне не создать какое-нибудь произведение? И в тот же момент спохватилась, что забыла принять накануне таблетку. "Кто знает, не беременна ли я?" — спросила я себя. Вот тут-то и пришла мне в голову мысль о книге! В ту же ночь я начала писать первую главу. В конце концов выяснилось, что я тогда вовсе не была беременна, но с той поры решила забеременеть — и сделала это…

Они провели вместе всю ту последнюю ночь, лишь ненадолго засыпая, а утром Рита, вся в слезах, попрощалась с ним, покрывая его лицо поцелуями, и ушла.

"Появится ли эта, последняя их ночь в ее книге?" — подумал Итамар. Прежние долго не покидавшие его мысли о том, что его любовь к Рите — ненастоящая, оказались ошибочными. Прошли месяцы, а он никак не мог справиться с уходом Риты. Итамар очень тосковал по ней, мысленно разговаривал с ней, спорил и даже предавался любви. Иногда ему казалось, что наконец-то он понял ее, но тут же она вновь ускользала. Рита была такой изменчивой, она одновременно и злила и дарила наслаждение! Его огромная тяга к ней была тем более необъяснима, что одновременно с этим он чувствовал явное облегчение от того, что ее больше не было с ним. Почему, собственно, она его оставила? Итамар не находил ответа. Когда он вспоминал, как Рита пришла к нему со статьей Орит Мехмаши пыталась утешить его и всеми силами ему помочь, его охватывала еще более глубокая печаль.