— И как она отреагировала?

— Я не думаю, что она поняла мою иронию. «Почему? Это должны быть отдельные фрагменты», — возразила она и предложила пойти к ней в студию, чтобы я получил представление о ее работе.

— Очень лестно, что Норанит обратилась именно к тебе. И ты согласился?

— Я согласился пойти в студию, но вовсе не обязался сделать фильм. Каманский, мой продюсер или нечто вроде этого, просил проявить дружелюбие к членам комиссии. Я не мог отказаться. Мы договорились на завтрашнее утро.

— Ее студия находится на улице Зимлих, совсем рядом со мной. Потом ты можешь зайти ко мне.

— Где ты живешь?

— На улице Мельнер.

— Я довезу тебя до дому, а потом сяду на автобус. От тебя идет автобус в Рамат-Ган?

— Мы едем не ко мне, — объявила Рита. — Мы едем к тебе. Я хочу увидеть твой сценарий.

Это вовсе не было предлогом, чтобы попасть к нему домой, она действительно очень хотела прочесть сценарий. Вдвоем они поднялись на четвертый этаж. Квартира Итамара состояла из одной комнаты и кухоньки. Под окном, обращенным на тихую улицу, стояла кровать, напротив нее — маленький диванчик. В углу у входа в кухоньку стоял обеденный стол, он же и рабочий. На нем были разбросаны бумаги и карандаши. Рита посмотрела на стопку лежавших отдельно листов. «Это сценарий», — подумала она.

— Мне нечем тебя угостить, — извинился Итамар.

Рита сделала несколько шагов к столу. На одном из стульев в открытом футляре лежала скрипка. Она слегка погладила инструмент, потом ее пальцы скользнули по верхнему листу бумаги. Рита вздохнула то ли удовлетворенно, то ли печально, а затем сделала глубокий вдох, будто хотела втянуть в себя все, находящееся в комнате.

Итамар приблизился к ней и собрал разбросанные листы сценария.

— Я сейчас вношу кое-какие поправки. Это, собственно, связано с тем, что я увидел в телепередаче о Меламеде, когда в начале недели был в библиотеке, ну, где мы с тобой встретились.

Рита села к столу, достала из футляра очки и перевернула первую страницу.

— Не забудь, что это сценарий, а не беллетристика. — Итамар был взволнован, как всякий раз, когда кто-нибудь видел его работу. — Не роман и не пьеса.

— Это не первый сценарий, который я читаю, — ответила Рита и надела очки.

Итамар оставил ее в покое. Он взял книгу с полки и уселся на кровать. Перелистывая страницы, чтобы найти нужное место, он украдкой взглянул на Риту, пытаясь по ее лицу угадать реакцию.

Через несколько минут он вспомнил, что в холодильнике есть початая бутылка вина. Подойдя к Рите, он увидел, что она уже основательно продвинулась в чтении. Он подал ей стакан, и она небрежно отпила из него.

— Не блеск, — сказала Рита и перевернула страницу.

— Нет? — спросил он с тревогой.

— Твое вино. — Она подняла на него глаза.

— Ах, вино! Это все, что у меня есть, — извинился Итамар.

— Если ты хочешь, чтобы мы продолжали пить вместе, то должен будешь согласиться, чтобы я принесла несколько бутылок из своего запаса.

Он хотел спросить ее мнение о сценарии, но Рита углубилась в чтение. Итамар был вынужден вернуться к своей книге и запастись терпением.

Спустились сумерки. Рита зажгла настольную лампу. Итамар отложил книгу. Он повернулся на бок, опер голову на руку и стал смотреть на Риту. В ней все ему нравилось. Его возбуждало и ее повернутое к нему вполоборота лицо, и тонкие ключицы, и то, как она сосредоточенно читала. Итамар увидел, что она уже приближается к концу, и поторопился снова открыть книгу. Рита собрала листы рукописи, положила их на место и встала.

— Это прекрасно, — сказала она, снимая очки.

— Правда?

— Правда, — снова сказала Рита, подошла к нему и села рядом.

Итамар потянулся к ней и поцеловал. Она на мгновение прижалась к нему, но сразу отпрянула и посмотрела ему в глаза.

— Я хочу, чтобы ты знал…

— Что?

— Не подумай, что я… что мне все равно… Пойми, я не была бы здесь с тобой, если бы сценарий мне не понравился.

— Серьезно?

— Да, абсолютно серьезно. Я бы не смогла так к тебе относиться, если бы сценарий не превзошел все мои ожидания.

— Какая тут связь? Это все равно, как если бы я попросил прочесть твою работу «Женщина как сексуальный объект в израильском кино», прежде… прежде чем поцеловать тебя.

— Брось, моя работа не имеет отношения к настоящему творчеству. Но я верю, что подлинная связь между мужчиной и женщиной невозможна без согласия в важных вещах. Кроме того, я бы не смогла отдаться какому-нибудь середняку. Я не из тех, кто запросто заводит интрижки, несмотря на впечатление, которое наверняка создалось у тебя.

— Кто тебе сказал, что у меня создалось такое впечатление?

— Я знаю, что у меня такая репутация среди мужчин. Признайся, и ты думал так же.

— Может быть. Иногда мне вроде так казалось, но потом я понимал, что ошибаюсь.

— Я не знаю, почему мужики ко мне липнут. Может, считают меня легкой добычей или, того хуже, воображают, что я за ними охочусь? Не бывает вечеринки, чтобы кто-нибудь не сделал мне соответствующее предложение прямо под носом у Гади. Без стеснения! Но с тех пор, как я замужем, — и мне важно, чтобы ты это знал, — я спала только с одним еще мужчиной. А я замужем за Гади уже тринадцать лет. Ты понимаешь, что это? Здесь… при моем положении?

— Я до сих пор еще не в курсе того, что происходит…

— Он был человеком искусства, так же, как и ты, когда я однажды встретила его в «Стеймацком» возле «Габимы». Мы оба искали одну и ту же книгу: сборник пьес Менахема Мурама. В магазине нашелся всего один экземпляр. Я страшно удивилась, что кто-то еще, кроме меня, хочет купить эту книгу. Кто сегодня читает пьесы? Чудо, что их еще издают. Он был немного моложе меня, может, тогда он был в твоем возрасте, нет, наверное, постарше. Кстати… сколько тебе лет?

— Двадцать восемь. Но, Рита, — Итамар протянул к ней руку и попытался снова поцеловать. — Мне не важно, если ты…

— Нет! Мне это важно. Мне важно, чтобы ты понял. — Она отстранилась от него, упершись рукой ему в грудь. — Мы говорили о Мураме и его пьесах. Так вот, выяснилось, что тот человек видел в «Габиме» «Сомнения, слова и мысли» Мурама. Я была на том же спектакле. Оказалось, что мы сидели в одном ряду.

— Рита, ты не должна объяснять…

— Нет, я не из тех, кто запоминает всякие дурацкие детали, вроде номера кресла, но в тот раз мне достался пятый ряд, середина, это не часто бывает, вот я и запомнила. Все было… как будто предопределено свыше. Мы стояли в магазине и долго беседовали — о Мураме, о поэте Песахе Райхере, о Дане Рабиновиче — обо всех и обо всем. С первой минуты мы нашли общий язык. Вдруг он подошел к кассе и купил мне книгу Мурама. И даже надписал ее. Напомни мне как-нибудь, я покажу тебе эту замечательную надпись. Потом он сказал, что раз есть только один экземпляр, у нас нет выхода, кроме как читать книгу вместе, как это делают дети или, по крайней мере, делали мы в детстве. Не знаю, читают ли вообще сегодняшние дети…

Все время, пока она говорила, Итамар гладил полуобнаженное Ритино плечо (ее платье держалось на тоненьких бретельках) и смотрел на ее рот — чувственный рот, который его так тянуло снова поцеловать.

— Говоришь, человек искусства, как и я? Кто это? Малкиэль Разов?

— Нет, не он. Он не режиссер. В любом случае я никогда не открою тебе его имя, никогда! Он был писатель, не режиссер. Когда мы вышли из магазина, я спросила, что у него в портфеле — потрепанном кожаном портфеле, мы ходили с такими в школу, — и он сказал: «Моя рукопись». Так я узнала, что он писатель. Он сказал, что пишет роман и до сих пор еще ничего не опубликовал. Мы бродили вместе по улицам, не замечая ничего вокруг, и в конце концов — я не знаю как — пришли в его квартиру. Признаюсь, почти сразу же, едва мы переступили порог, я отдалась ему. Это было изумительно, просто изумительно. И тогда я еще не прочла ни одной его строчки! Но я была уверена в его таланте — это чувствовалось по его речи, по его юмору, по книгам, заполнявшим его рабочую комнату от пола до потолка. Там, кстати, мы и лежали, то есть на диване в его кабинете. Я смотрела снизу на все эти книги — имена, о которых я никогда не слыхала. Он знает польский, венгерский, чешский, словацкий и, разумеется, русский. Поэтому он открыт влиянию всех этих европейских авторов, которых никто не переводил на иврит, но, видимо, они прекрасные писатели… Да, Реувен необыкновенный человек. Ну вот, у меня и вырвалось… Теперь придется назвать его полное имя: Реувен Маклиц.