А вокруг двух сцепившихся в схватке кораблей неистовствовал морской бой. Схватка шла не на жизнь, а на смерть, деревянные корабли против деревянных кораблей. Однако все американские корабли ходили на пару, что давало им неоценимое преимущество против британских парусников. Пушки изрыгали пламя и сталь; безоружные транспорты держались в море, стремясь избежать бойни.

Теперь, когда большинство пушек британского броненосца было выведено из строя, лишенные брони американские суда подошли, чтобы включиться в битву против «Воителя». Их мелкокалиберные пушки не могли пробить броню, но зато сметали всех и вся на палубах. Три исполинские мачты и реи броненосца были сделаны из дерева. Шквал американских ядер сперва подкосил грот-мачту, с оглушительным треском рухнувшую на палубу, парусами и реями давя оказавшихся под ней. Далее последовала бизань, сея свою долю смертей и разрушений. Парусина и рангоут, свисающие вдоль бортов, заслонили орудийные порты, так что огонь совершенно прекратился.

«Монитор» сдал назад. Капитан Джефферс кивком одобрил сокрушительный результат.

– Славная работа. Оставим ему последнюю мачту, потому что теперь он не скоро отправится в плавание.

– Если вообще отправится! – воскликнул старший помощник, указывая на броненосец. – «Наррагансетт» зацепился за нос и берет его на абордаж!

– Отлично сработано. Теперь, когда стальной корабль вышел из боя, нам пора подумать о деревянных. Надо помочь нашим. Освободить часть кораблей, чтобы они переключились на транспорты. Надо подбить как можно больше судов, пока они не удрали. Если не сдадутся, пустим их на дно. – В улыбке его стыл лед, в душе кипел гнев. – Мы славно утерли нос этому кичливому британскому военному флоту, так что они надолго запомнят.

– Может, видал я и худшие дни, Джон, но что-то не припомню когда.

Президент сидел в своем стареньком кресле, устремив остановившийся взгляд на телеграмму, врученную ему Николаем. Он сильно сдал и похудел настолько, что его потрепанный черный костюм висел на нем, как на вешалке. Со времени смерти Вилли Линкольн почти не ел, почти не спал. Его смуглая кожа приобрела желтушный оттенок, под глазами залегли черные круги. Новая война пошла весьма скверно. По кабинету с сердитым жужжанием кружил слепень, снова и снова колотясь головой в стекло полуоткрытого окна. В комнате рядом с кабинетом Линкольна затарахтел недавно установленный телеграфный аппарат, отбивая только что полученное сообщение.

– Скверные новости теперь доходят до меня намного быстрей, с тех пор как у нас под рукой эта адская машинка, – заметил Линкольн. – Видел ли телеграмму военный министр?

– Да, сэр.

– Тогда, мне кажется, он скоро будет здесь. Бедные мальчики в Платсберге. Ужасная жертва.

– Они задержали англичан, господин президент.

– Но ненадолго. Порт Генри захвачен и пылает, а от генерала Халлека все еще ни слова.

– В его последних донесениях сказано, что он формирует оборонительный рубеж в форте Тайкондерога.

– Неужели мы обречены на неустанное повторение истории? Помнится, мы бежали от британцев точно там же?

– Это было стратегическое отступление, к несчастью начавшееся Четвертого июля.

– Я уповаю, что Халлек не станет повторять именно этот маневр.

– Сейчас к нему уже должны были подоспеть дивизии Гранта. Вместе они являют собой грозную силу.

– Но пока они еще не вместе. Англичане съедят нас с потрохами. А что это за таинственная телеграмма от генерала Шермана? Разъяснения не поступали?

– Пока что не удалось выяснить. Часть телеграфных линий оборвана, и, как мне сказали, послания пытаются направить обходным путем. Пока же у нас имеется только обрывочное, искаженное донесение – что-то о движении на юг и какое-то упоминание о генерале Борегаре.

– Продолжайте выяснять, загадок я не терплю. В любое время, а уж тем паче в военное. И отмените все посещения на сегодня. Я уже не могу видеть этих претендентов на должности, воплощающих пагубную угрозу моему здоровью.

– А собралась довольно большая толпа. Некоторые ждут с рассвета.

– Я не испытываю к ним сочувствия. Известите их, что дела государственные имеют первостепенную важность. Хотя бы на сей раз.

– Не сделаете ли вы единственное исключение, сэр? Здесь находится английский джентльмен, только что прибывший на борту французского судна. У него имеются рекомендательные письма от виднейших людей Франции.

– Англичанин, говорите? Вот так загадка, причем весьма интригующая! Как его зовут?

– Мистер Милл, Джон Стюарт Милл. В своей сопроводительной записке он пишет, что располагает сведениями, которые помогут нам в этой войне за свободу Америки.

– Если он английский шпион, то Фокс наверняка с радостью повидается с ним.

– Я сомневаюсь, что он шпион. Рекомендательные письма говорят о нем как о весьма видном натурфилософе.

Линкольн откинулся на спинку скрипнувшего кресла и вытянул свои длинные ноги.

– Его я приму. В наши дни, полные отчаяния, приходится хвататься за каждую соломинку. Быть может, за разговором мне удастся отвлечься и на время забыть об осаждающих нас бедах. Не ведомо ли хотя бы намеком, каким образом его сведения могут помочь нам?

– Боюсь, нет. Загадка.

– Что ж, давайте разгадаем эту загадку. Пригласите этого джентльмена.

Милл оказался мужчиной среднего возраста, лысеющим и розовощеким, аккуратно одетым и весьма любезным. Представившись, он слегка поклонился и пожал президенту руку. Затем положил две принесенные с собой книги на стол и сел, откинув фалды фрака.

– Мистер Линкольн, – произнес он торжественным, взволнованным голосом. – Я восхищался американским экспериментом много лет. Я с пристальным интересом следил за вашей избирательной системой, за действиями нижней палаты и Сената, за судебной системой и полицией. Конечно, они далеки от идеала, и тем не менее я полагаю, что во многих отношениях у вас единственная свободная страна в мире – единственное демократическое государство. Считаю, что мир видел довольно королей и тиранов и должен ныне отыскать путь к демократии. Теперь же ваше благородное дело оказалось под угрозой, исходящей от моей собственной страны; хотя я не приложил руки к сему прискорбному деянию, но считаю своим долгом все равно попросить прощения. Однако эта трагедия побудила меня к неожиданным действиям, потому-то я и здесь. По смерти моей дорогой супруги мы с дочерью уехали во Францию, ибо я решил удалиться от мира, дабы написать свои книги и ждать часа, когда смогу воссоединиться с ней. Но этому не суждено было сбыться. Необходимость изгнала меня из тишины кабинета обратно на мировую арену. Я здесь, дабы, если позволите, помочь вашей юной демократии и, снова-таки если позволите, помочь направить ее на тропу грядущего процветания.

– Как и вы, я полагаю, что американский эксперимент – последняя, светлая надежда человечества, – кивнул президент. – Вы в самом деле производите впечатление человека вдохновенного, мистер Милл. Но, никоим образом не желая вас обидеть, я все-таки вынужден сказать, что ныне мы больше нуждаемся в людях, умеющих сражаться, нежели в людях мыслящих. Однако прошу вас, не чувствуйте стеснения и расскажите, как вы намерены к этому подойти.

Подавшись вперед, Милл постучал указательным пальцем по книгам.

– Если вы внимательно поищете, то найдете ответ на свой вопрос здесь, в моих «Принципах политической экономии». Небольшой подарок для вас.

– Вы очень добры, – Линкольн подтащил к себе книги через стол и открыл первый том, с улыбкой глядя на страницы, заполненные убористым шрифтом. – Я всегда запоем читал литературу по натурфилософии. Я весьма восхищен теориями Фрэнсиса Вейланда,[13] чьи работы вам наверняка известны. Мистер Вейланд полагает, что труд является источником удовлетворения всех человеческих нужд, труд превыше капитала, капитал возникает как результат труда. Впрочем, я уклонился в сторону. Я с нетерпением жду возможности прочитать ваши книги. Насколько позволит бремя забот военного времени.