– Вторжение, убийства, и, хуже того, вот что случилось. И замешательство. Поступили донесения из Билокси, Миссисипи, что береговые оборонительные сооружения обстреливаются флотом Союза. Спешно были собраны все войска, какие имелись под рукой, и брошены туда, чтобы остановить вторжение. Ночь была дождливая, бой продолжался до самого утра, и ни одна из сторон не отступала. В конце концов мы проиграли, но не северянам!

– Боюсь, я что-то не понял, – озадаченно покачал головой Шерман.

– Это были они, британцы! Они высадили войска, чтобы атаковать береговые укрепления в порту Билокси. Их узнали лишь утром, когда стали видны их флаги и форма. К тому времени битва была уже закончена. Они не удовольствовались просто истреблением военного гарнизона, они атаковали местных жителей, разрушили и сожгли полгорода. А уж что они сделали с женщинами… Согласно последним донесениям, сейчас они наступают в глубь материка из Билокси.

Потрясенный Шерман не находил слов для ответа, лишь пробормотал что-то вполголоса. Борегар почти не замечал его присутствия, устремив взгляд вдаль и мысленно взирая на истребление южного города.

– Они не солдаты. Они убийцы и насильники. Их надо остановить. Извести под корень. И мои войска – единственные, кто способен сделать это. Я верю, что вы человек чести, генерал, и я могу открыть вам, что мне было приказано преградить путь этим агрессорам, дабы мои солдаты грудью заслонили народ Миссисипи. Вот почему я просил об этой встрече.

– Так чего же вы хотите, генерал?

Борегар мрачно посмотрел на коллегу-офицера, с которым так недавно бился не на жизнь, а на смерть, и очень тщательно обдумал свои слова, прежде чем заговорить:

– Генерал Шерман, я знаю, что вы человек слова. Перед этой войной вы основали одно из наших крупнейших южных военных учебных заведений и руководили им. Вы порядком пожили на Юге и, должно быть, завели немало друзей. Вы бы так не поступили, если бы принадлежали к числу этих очумелых аболиционистов. Я вовсе не намерен оскорбить ничьи чувства, сэр, ведь это ваши искренние убеждения. Просто я хочу говорить с вами откровенно и знаю, что вы поймете, насколько серьезно обстоят дела. Вам также известно, что я никоим образом не могу солгать вам, равно как вы не злоупотребите услышанным. – Борегар напряженно выпрямился. Несмотря на мягкие, тягучие южные интонации, в его словах металлом зазвенел гнев. – Я спрошу вас напрямую. Не согласитесь ли вы рассмотреть вопрос о временном прекращении военных действий против меня? Я хочу только защитить людей этого штата и обещаю не предпринимать никаких внезапных военных действий против федеральной армии. В ответ я прошу, чтобы вы не атаковали оставленные мной позиции. Я прошу этого, потому что намерен атаковать нашего общего врага. Если вы согласитесь, можете предъявить любые условия, какие пожелаете, и я подпишусь под ними. Как собрат по оружию, я с искренним уважением прошу вашей помощи.

Эта встреча, вторжение англичан и эта просьба настолько выходили за рамки обыденного, что Шерман просто не находил слов. Но в то же самое время чувствовал душевный подъем. Пойти на перемирие довольно легко, более того, он согласится с большим удовольствием. Ему поставлена задача удержать занятый плацдарм. И выполнить эту задачу куда легче, согласившись на прекращение боевых действий, чем в кровавом бою.

Но несравненно важнее выражение, употребленное генералом Борегаром.

«Общий враг», вот как он сказал – и сказал абсолютно искренне. И когда Шерман заговорил, в уголке его сознания уже ютилась совершенно нелепая, несообразная идея.

– Я понимаю ваши чувства. Будь я на вашем месте, я поступил бы точно так же. Но, конечно, я не могу согласиться на подобное, не проконсультировавшись со своим прямым командиром генералом Халлеком, – помолчав, промолвил он.

– Конечно.

– Однако, если уж мы об этом заговорили, позвольте добавить, что я понимаю ваше положение и всем сердцем сопереживаю вам. Дайте мне один час, после чего мы встретимся здесь снова. Мне надо первоначально объяснить, что произошло и что вы предлагаете. Уверяю вас, я употреблю все силы, дабы подкрепить ваши аргументы.

– Благодарю вас, генерал Шерман, – с отзвуком теплого чувства проговорил Борегар, отдавая честь.

Шерман козырнул в ответ, развернул коня и поскакал прочь. Полковник Эйплер собственноручно взял коня под уздцы, когда Шерман спешился.

– Генерал, в чем там дело, что стряслось?

Шерман посмотрел на него рассеянным взглядом, мысленно пребывая где-то далеко.

– Да, Эйплер, это дело исключительной важности, иначе генерал не приехал бы собственной персоной, как сейчас. Я должен доложить. Как только с этим будет покончено, я поговорю с вами и остальными старшими офицерами. Пожалуйста, попросите их собраться в моей палатке через тридцать минут.

Он спустился по склону к лагерю, но, вопреки собственным словам, даже не думал заходить к телеграфистам. Вместо этого он направился прямиком в собственную палатку. И обратился к часовому:

– Никто не должен меня беспокоить, пока мои офицеры не соберутся здесь. Велите им подождать у входа. Никому не позволительно видеться со мной. Вообще никому, ясно?

– Так точно, сэр.

Рухнув на походный стул, Шерман устремил невидящий взгляд вдаль, рассеянно теребя свою жидкую бороду. Нынешняя ситуация предоставляет возможность, за которую надо хвататься обеими руками, пока она не ускользнула, и ни в коем случае не выпускать. Несмотря на собственное заявление, Шерман решил покамест не связываться с Халлеком. Ему просто нужно было время, чтобы обдумать внезапно возникшую идею без лишних помех. Пришедший ему в голову курс действий слишком уж нестандартен, слишком иррационален, чтобы его могли постичь другие.

Конечно, долг повелевает ему немедленно телеграфировать о том, что случилось в Билокси, испросив приказаний. Когда генералы и политики поймут, что натворили англичане, то наверняка согласятся на перемирие. Общий враг. Уж пусть лучше армия южан бьется с англичанами, чем угрожает нападением на Север.

Но сколько времени понадобится политиканам, чтобы принять решение?

Слишком много, это и ребенку ясно. Никто не захочет принять на себя ответственность за радикальные действия, о которых просит Борегар. Командиры будут трепетать, передавая ответственность вверх по команде. Туда-сюда полетят телеграфные депеши, пока в конце концов вся проблема не плюхнется на плечи Эйбу Линкольну.

И сколько же времени это займет? В лучшем случае – несколько часов, в худшем – не один день. А решение надо принять сию же минуту. Как ни трудно, придется взять ответственность на себя. Надо идти ва-банк, пусть даже на кону вся карьера. Если упустить подобную возможность, она уже никогда не повторится. Надо принять решение самостоятельно и действовать на основании этого решения.

И Шерман знал, какое примет решение. Он рассмотрел все возможности и все равно склонялся к одному-единственному. Когда офицеры собрались, он изложил им задуманное, аккуратно, взвешенно подбирая слова:

– Джентльмены, как и Север, вторжению британской армии ныне подвергся Юг. – Он выдержал паузу, выжидая, когда эта весть дойдет до сознания офицеров. Затем продолжал: – Я переговорил с генералом Борегаром, просившим меня о перемирии ради позволения ему отвести войска на юг для битвы с врагом. Он назвал агрессоров «нашим общим врагом». И это истинная правда. В данный момент перемирие придется как нельзя кстати. К тому же оно, несомненно, нам на руку. – Он оглядел офицеров, согласно закивавших головами. Но согласятся ли они с ним после сказанного далее? – Я хочу предоставить это перемирие. Что вы скажете на это?

– Правильно, генерал, от начала и до конца!

– Вы просто должны так поступить, иного выбора нет.

– Чем больше красномундирников они шлепнут, тем меньше у нас будет болеть голова.

Их энтузиазм совершенно натурален, ненатужен и непреувеличен, но насколько далеко согласятся они зайти?

– Я рад, что все мы в этом едины. – Шерман окинул взглядом взволнованных офицеров и заговорил, с предельной тщательностью выбирая слова: – Предлагаю оказать нашему общему делу даже более обширную помощь. Если вы со мной согласитесь, я намерен взять пехотный полк и присоединиться к генералу Борегару в атаке на англичан.