Филип повернулся и порывисто выбежал из каюты. Капитан Фицхью тут же подхватил чемодан и подтянул к двери. Филип, не замедляя шага, прошел мимо.

– Позаботься о ней, Бернард.

– Можешь положиться на меня, Филип, – пообещал Фицхью.

Филип уселся в карету и с ходу направил лошадей на Кэнэл-стрит, к конторе Анри. Прежде чем объехать склад, он последний раз взглянул на пирс. Но вместо красавца корабля, каким ему обычно представлялся «Морской ястреб», увидел громоздкий, неповоротливый клипер. То, что составляло гордость компании «Бришар», выглядело чужим и угрожающим – угрожающим его жизни, его счастью. Филип стряхнул дрожь, пробежавшую по спине, и, щелкнув вожжами, погнал лошадей вскачь.

Оставшись в своей каюте одна, Анна решила открыть чемодан, который Бернард только что положил на ее койку. Среди вещей, упакованных во Френчмэн-Пойнт, лежал дорогой для нее сувенир, который она нашла в стопке сложенной одежды. Прижав к себе маленькую лошадку из garconierre, она с трудом сдержала слезы. Вынимая ее из чемодана, увидела, что от шеи лошадки тянется ленточка. Дрожащими пальцами Анна потянула за нее и обнаружила конверт. На нем размашистым мужским почерком было написано: «Это вам на обратный проезд во Френчмэн-Пойнт и немного сверх того, на всякий случай, если вдруг что-то понадобится. Филип». В конверт был вложен чек из банка Нового Орлеана на тысячу долларов. Слова «немного сверх того» поражали своей абсурдностью, так как сумма издержек на билет с поправкой на возможные излишества в дороге вряд ли превысила бы сотню долларов. Анна засмеялась, сначала тихо, сдавленно, а потом с громкими всхлипываниями, перешедшими вскоре в истерические рыдания. У нее подкосились ноги.

Она села на койку и прижала к груди банковский чек. У нее защипало глаза, слезы горячими ручейками потекли по щекам.

Анри Бришар от неожиданности выпрямился в кресле. Дверь конторы открылась так стремительно, что, ударившись о внутреннюю стену, отскочила и со стуком вернулась на свое место. Филип ворвался в кабинет и остановился перед письменным столом. Положив ладони на полированную столешницу и прерывисто дыша, он диковатыми глазами уставился на брата. Анри решил сделать вид, что ничего не замечает, и с деланной небрежностью спросил:

– Неудачный день?

– Кому, как не тебе, знать это, ты ведь внес свою лепту глупым советом, – рявкнул Филип. – И нелепым краснобайством, которым занимался все утро!

– Почему бы нам не сесть и не поговорить спокойно? – невозмутимо предложил Анри.

Филип резко оттолкнулся руками от стола. Тяжелый стол красного дерева отъехал на несколько дюймов по паркету. Наконец Филип тяжело опустился в ближайшее кресло и, подняв ноги, уперся ботинками туда, где только что находились его руки.

Анри поднялся из-за стола и сделал вид, что озабоченно рассматривает его полированную кромку.

– Ты портишь отделку, Филип, – сказал он, смахивая крошку с оцарапанного места.

– Да черт с ней, с твоей отделкой! – зарычал Филип, упирая локти на согнутые колени. – Она уехала. И я позволил ей сделать это!

– В самом деле? – Анри выдернул из жилета карманные часы и посмотрел на циферблат. – Я не думаю, что «Морской ястреб» отплыл раньше. По расписанию он должен уйти после полудня. Сейчас только одиннадцать.

– Ты можешь не быть чертовски отвратительным педантом? Пусть не сию секунду, но так или иначе она уехала. И я не смог ничего сделать, чтобы удержать ее.

– Ей нужно было уехать, Филип, – рассудительно заметил Анри. – Оставаться здесь опасно для нее. Какие тебе еще нужны доводы? Анна не должна рисковать, пока мне не удастся собрать доказательства, что ее версия – правда.

Филип упряма сжал губы, но не стал опровергать аргументов брата.

– Ты всегда прав, – наконец пробормотал он. – Терпеть не могу вечно признаваться в этом!

– А я терпеть не могу видеть тебя таким несчастным. Что за манера раздувать до гигантских размеров свою депрессию, чтобы она густым облаком заволакивала всех и вся вокруг тебя?

– Интересно, а как бы ты себя чувствовал? – сказал Филип, выпрямляясь и с вызовом глядя в глаза брата.

– Ты спрашиваешь, как бы я себя чувствовал? Наверное, мне было бы так же худо, как тебе сейчас, если бы женщина, которую я люблю, собиралась уйти из моей жизни.

– Я никогда не говорил, что люблю ее, – вскинулся Филип, хотя в голосе его и звучала неуверенность.

– А почему бы и нет?

– Не смеши, Анри. У меня была уйма женщин, но ни одной я не говорил, что люблю ее. Для меня все они одним миром мазаны.

– Ясно. – Анри позволил себе не скрывать легкой иронической улыбки, тем обнаруживая свое отношение к словам брата. – Выходит, если ты ни во что не ставил тех, других дам, то не можешь теперь признаться, что любишь Анну? Удивительное благородство!

Филип нахмурился, однако замечание брата неожиданно возбудило в нем интерес.

– А с чего ты вообще взял, что я люблю ее?

– Это вопрос из вопросов, – сказал Анри. – В том-то и дело, что я не могу знать, любишь ты ее или нет. Только ты один можешь решить это. Я могу только предполагать. Мы с тобой достаточно зрелые люди. Оба немало пережили и постигли, но до сих пор ни ты, ни я не признались в любви ни одной женщине. Поэтому, если таких, как мы, посещает большое чувство, к нему должно относиться серьезно и трепетно.

Анри встал и зашагал по кабинету с тем уверенным видом, с каким выступал в зале суда, когда становился центральной фигурой процесса.

– Я наблюдал за тобой сегодня утром и видел, как нарастает твоя меланхолия. Дурное настроение, раздражительность, неприятие всех – понятно, что ты крайне взволнован. Даже учитывая то, что вспыльчивость для тебя норма, – не преминул подколоть брата Анри.

Филип, нахмурившись, что говорило о сосредоточенности, вникал в каждое слово брата.

– Так мог чувствовать себя человек, – продолжал Анри, – страдающий от лихорадки или несварения желудка. Но ты же в прекрасной форме, как скаковая лошадь. Я и стал искать другую причину. А искать далеко не пришлось – достаточно было посмотреть на твою соседку. И я заключил, что эта женщина является объектом твоего упоения, равно как и причиной презренного малодушия. Я рискую еще больше разгневать тебя, но не могу не спросить… прав я или нет?

Несколько минут Филип сидел неподвижно. Наконец он поднес руку к лицу и задумчиво потер подбородок. Из его ноздрей вырвалось короткое покаянное сопение.

– Когда она спросила меня, люблю ли я ее, я ответил, что не знаю, – сказал он с усмешкой.

– Ну это как раз в твоем духе, – с высокомерным видом констатировал Анри.

– Но я действительно люблю ее, Анри. Я никогда не думал, что способен полюбить кого-то, как ее. И даже не представлял, что можно разделить свою жизнь, всю жизнь, с одним человеком. Я рассчитывал было до конца дней иметь много женщин и… оставаться одиноким. Рассчитывая получать от них удовольствие, когда мне нужно, и не давать ничего постоянного взамен. Анна привела меня в изумление. Она все во мне перевернула.

Анри понимающе кивнул.

– Любовь творит чудеса. Я, конечно, не имею личного опыта, но так говорят.

Филип вдруг вскочил с кресла и закричал:

– Время! Еще нет двенадцати? Я должен остановить ее!

– У тебя тридцать минут, Филип, – напомнил Анри. – Но Анна должна отплыть. Оставаться здесь ей опасно, и ты не должен ее задерживать. Это будет чистейшей воды глупостью.

Филип пристукнул кулаком о ладонь, осененный блестящей мыслью, – это был ключ к единственно разумному решению проблемы. Он схватил Анри за руку, заставив его поднять глаза. Братья умели с детства говорить друг с другом взглядами.

– Кофейные зерна в Сан-Себастьяне могут подождать. Пусть полежат в бочках еще несколько дней. Я полагаю, за это время они не испортятся.

– Не испортятся, – согласился Анри с улыбкой, отразившей полное понимание. – Я сам уважаю крепкий кофе.