Перед сном пилоты обычно собирали свои деньги, книги и другие личные принадлежности, которые им были не нужны в полете и дарили их остающимся друзьям. Свою последнюю ночь большинство из них спало мирно. Просыпались они вскоре после рассвета, тщательно умывались и в последний раз надевали лётные костюмы; вокруг шлемов они повязывали кусок белого полотна, украшенный (в зависимости от подразделения) рисунком хризантемы кикусуй, восходящим солнцем, или иным воодушевляющим лозунгом типа СЕМЬ ЖИЗНЕЙ. «В свой последний вылет, — писал лейтенант Хаяси своей матери, — мы наденем наши обычные летные костюмы и головную повязку с восходящим солнцем. Белоснежные шарфы придадут нашему облику внушительность».[780] Иногда пилот снимал свой белый шарф непосредственно перед посадкой и дарил его на память товарищу. Многие из истребителей-камикадзе носили сэннинбари — «пояса с тысячью стежков». Такие пояса с любовью готовили им матери, которые выходили на улицы и просили молодых девушек — тысячу человек, чистота которых должна была составить ритуальную ценность пояса — сделать один стежок. Для пилота в его последние часы сэчнинбари служили успокоительным талисманом. Так, лейтенант Мацуо Томио, взорвавший свою бомбу «вишневый цветок» в двадцать один год, написал в прощальном стихотворении:
Теперь, — отправляясь в последнюю атаку,
Я никогда не почувствую себя одиноким,
Так как, пояс моей матери
Надежно повязан на мне.
Краткая церемония проводов обычно проходила вне казарм, или на самом летном поле, где на длинных столах, накрытых белыми полотнищами, устанавливались фляжки с холодным сакэ и тарелки со скромной едой типа сушеной каракатицы. Офицер — командир подразделения наливал каждому из отправлявшихся пилотов по очереди церемониальную чашечку. Принимая ее, пилот делал поклон, Почтительно подносил ее обеими руками ко рту и выпивал, — то, что он получал, не было «глотком для храбрости» в западном стиле, но, скорее, чем-то ближе к Последнему Причащению.[781] В дополнение пилотам часто выдавали с собой в самолет маленькие коробочки с обедом (бэнто) — это делалось, скорее, для психологического успокоения, а не ради того, чтобы пилоты могли напоследок перекусить. «Нам дадут сверток с бобовой массой и рисом, — объяснял лейтенант Хаяси. — С таким хорошим завтраком улетать спокойнее. Я думаю, что возьму с собой еще сушеного бонита от господина Татэиси. Бонит поможет мне подняться на поверхность океана, мама, и приплыть к вам.»
В 1945 история об этом последнем завтраке была очень популярна среди пилотов-камикадзе и, хотя ее детали представляются несколько апокрифичными, она трогала их до глубины души. Вот версия, изложенная лейтенантом Нагацука:
По словам офицера, нами командовавшего, в тот год император отказался праздновать Новый год обычным способом. Правительственные лица и высшие военные командующие, которые обычно появлялись в своих пышных парадных одеждах, чтобы засвидетельствовать свое почтение по этому случают не были приглашены. В полдень адъютант принес Его Величеству белый деревянный поднос с чашей сваренного риса и красными бобами, кусочком жаренного морского леща и фляжкой сакэ. Весьма скудно! «Ваше Величество! — почтительно сказал он, — вот то, что дается нашим пилотам-камикадзе перед моментом их славного отправления». — Император взглянул на него глазами, полными слез. Затем он резко встал и вышел из комнаты, не притронувшись ни к одному из блюд. Около часа он бродил в одиночестве по саду, который в то время пришел в запустение и покрылся сорной травой. Без сомнений, он размышлял о будущем своей страны, а также — об искренности и патриотизме пилотов-камикадзе. «В этом году, — сказал нам наш командир, — свое почтение Его Величеству выразили только бойцы камикадзе…».
До того, как пилоты садились в самолет перед своим последним вылетом, командующий офицер говорил короткую прощальную речь, заканчивавшуюся обычно наказом сделать все, что в их силах.[782] Их товарищи, пришедшие на проводы, запевали какой-либо старинный военный гимн, начинавшийся, к примеру так:
Если я уйду в море,
То вернусь трупом, вымоченным в соленой воде…
[783]Когда летчики камикадзе забирались в самолет, наземная команда махала им руками и отдавала честь. Эти люди обычно работали днем и ночью напролет в самых стесненных условиях, чтобы подготовить самолеты к вылету. Из-за частых американских бомбовых налетов, орудия самоубийства приходилось прятать в лесных чащобах до того времени, когда с них снимали камуфляж и срочно готовили к действию.
Капитан Накадзима описал одного преданного механика на аэродроме в Мабалакате, в поведении которого, похоже, проявились те душевные черты, что отмечались среди японского народа на протяжении этих месяцев со столь повышенной эмоциональностью:
Был один ремонтник, который непременно тщательнейшим образом чистил и полировал кресло пилота в каждом самолете камикадзе, какой ни обслуживал. По его суждению, кресло было для пилота гробом, и в этом смысле на нем не должно было быть ни пятнышка. Один из тех, кому была оказана эта услуга, так приятно удивился, что позвал и поблагодарил своего благодетеля, сказав, что чистота в самолете очень много для него значит. Глаза ремонтника помутнели от слез и, не будучи в состоянии что-либо сказать, он бежал рядом с самолетом, выруливавшим на дорожку, держасъ рукой за плоскость крыла.
После того, как пилоты прощально взмахивали рукой со своих мест, самолеты быстро, один за другим взлетали. Обычный состав атакующей группы камикадзе был следующим: три самолета-самоубийцы, один истребитель сопровождения и один «оценочный» самолет. Обязанностью сопровождения было охранять пилотов-самоубийц от вражеских перехватчиков всеми возможными способами, включая всяческие увертки и пируэты, и довести их в целости до цели. Пока атакующие не приближались к американским кораблям, заряды не ставились на боевой взвод с тем, чтобы пилоты, не нашедшие своей цели, смогли вернуться на базу и подождать благоприятной возможности, однако позже в ходе войны, была снята даже эта теоретическая возможность остаться в живых, поскольку, как правило, взрыватели ставились на боевой взвод сразу же после взлета, и самолеты не могли приземлиться, не взорвавшись.[784]
Приближаясь к своим целям, атакующие разбрасывали в воздухе фольгу, чтобы создать помехи работе вражеских радаров, а затем вытаскивали чеку, после чего начинали вращаться бомбовые пропеллеры.[785] Когда корабли были уже хорошо видны, ведущий пилот делал небольшой) вираж, поднимал руку и давал сигнал: «Все самолеты — в атаку!» Каждый определял свою цель и атаковал — либо с очень большой, либо с очень малой высоты.[786] Стараясь вести / самолет как можно аккуратнее, он целился в самую уязвимую часть корабля. Для тех удачливых пилотов, чьей целью были авианосцы, желательно было попасть в подъемник на летной палубе, однако такая точность была чрезвычайно редкой.
Смерть наступала мгновенно, в момент удара, когда и самолет, и пилот исчезали в могучем взрыве. Это было яркое пламя славы, «великолепная смерть» (риппа-на си), о которой они столь часто писали в своих письма и дневниках. Однако, реальные земные последствия были далеко не столь красивы. Типично мрачная картина после атаки наблюдалась на борту легкого крейсера «Монпейе», который утром 27 ноября 1944 года стал целью не менее чем восьми самолетов камикадзе из Мабалаката, однако каким-то образом умудрился остаться наплаву. Как только была дана команда «отбой», экипаж приступил к неприятным обязанностям по очистке палубы.
