В отличие от большинства японских героев-неудачников, Амакуса Сиро не стал сам лишать себя жизни; однако причиной тому был отнюдь не недостаток решимости, а его приверженность вере, запрещающей самоубийство. Здесь, конечно, мы подходим к самому большому противоречию: этот самый японский из героев сражался за веру, совершенно чуждую традициям его страны. Оставив в стороне экономические мотивы, лежавшие в основе восстания, мы увидим, что Амакуса Сиро и другие лидеры постоянно определяли свои цели в религиозных терминах. Религия же, которую они исповедовали, была иноземной верой, исповедуемой лишь незначительным меньшинством населения и яростно преследовавшейся правительством.[431] Этому малопопулярному делу они отдали свои жизни, став мучениками. Они кардинальным образом отличаются от христианских мучеников Запада в том, что их страдания и жестокая смерть не увенчались каким-либо успехом; напротив, восстание привело к результатам прямо противоположным его целям, поскольку христианство в Японии было полностью подавлено. В этом смысле инсургенты Симабара соотносимы, скорее, не с нашими христианскими мучениками, а с еретическими группами типа альбигойцев, или с крестьянами, восставшими под предводительством Уота Таллера в Англии XIV века, поскольку их поражение было полным и бесповоротным.

Несмотря на жестокость, присущую своей истории, в Японии не было традиции религиозных преследований или мученичества. Буддизм, синтоизм и конфуцианство смогли сосуществовать практически без трений, и, хотя и случались конфликты между различными буддийскими школами, причиной их служили, главным образом, материальные, а не доктринальные различия, и они редко принимали форму нетерпимой odium theologicum, стоившей стольких кошмаров и жертв на Западе.[432] Лишь в конце XVI века, когда распространение христианства вынудило правительство принять решение об искоренении этой подрывной иноземной веры, в Японии начались массовые гонения и мученичество. Характерно, что Амакуса Сиро и большинство его соотечественников, страдавших и погибших за свои убеждения, явились мучениками религии, также потерпевшей в Японии поражение.

В 1837 году, когда в Осака случился голод, выдающийся конфуцианский ученый, служивший ранее городским полицейским надзирателем, стал во главе восстания. Горожане протестовали против условий, приведших к голоду. Восстание Осио Хэйхатиро завершилось полным фиаско. Основных его участников выловили силы закона и порядка режима Токугава и умертвили разнообразными мучительными способами; жертвы, на которые пошли Осио и его последователи, к тому же, ни на йоту не смягчили жалкое положение населения.

Не ничего удивительного в том, что этого непримиримого противника экономической несправедливости левые радикалы почитают воплощением идеала современного революционного борца, отдавшего свою жизнь за людей, сражаясь с невыносимым положением дел. Всё же на Осио нельзя навесить ярлык социального реформатора или вожака униженных масс; скорее, он воплотил в себе черты, лежащие в общей традиции японского героя, и его почитатели вовсе не относятся только к одному полюсу политического спектра. В недавние годы его философия и героический пример произвели решающее воздействие на Мисима Юкио — писателя, которого никак нельзя было заподозрить в левых политических симпатиях. Вспоминаю, что во время одной из наших последних бесед Мисима упомянул Осио Хэйхатиро как выдающийся тип героя, которого стоило бы изучать на Западе, если там хотят понять сущность японского духа, который, как он мягко выразился, отражается далеко не только в дневниках дам хэйанского двора, элегантном ритуале обмена стихотворными посланиями, или чайной церемонии. Вскоре он написал эссе, в котором исследовал революционность Ван Янмина, а также уроки, которые современные японцы могут извлечь из жизни героя, организовавшего выступление 1837 года.[433]

Эта тщательно написанная и глубоко прочувствованная статья была опубликована всего за несколько месяцев до того, как Мисима предпринял попытку своего псевдо-переворота в токийском штабе западной группы войск и совершил харакири в возрасте 45 лет — в том же самом, в котором Осио Хэйхатиро, не преуспев в своем выступлении, заколол себя в Осака. В эссе Мисима подчеркивается, напряженный, «демонический» аспект философии Ван Янмина всегда вызывавший подозрения менее выдающихся конфуцианцев, склонных к прагматизму и компромиссам. Из-за подчеркнутого акцента на действии, в противоположность простому учению и созерцанию, это была философия, или, скорее, мировоззрение, согласуемое с революцией и безусловной приверженностью правому делу, сколь умозрительным ни представлялось бы оно эмпирическим сторонникам здравого смысла.[434]

Ван Янмин, ученый-чиновник XVI века, основавший идеалистическую школу конфуцианства эпохи Мин,[435] показал пример своей собственной драматической жизнью, стряхнув с себя оковы интеллекта и «сделав бросок от знания к действию».[436] Его последователи как в Китае, так и в Японии были людьми, постоянно помнившими о той смерти, которая их ожидает, зная, что искренность и неприятие компромиссов с мирской несправедливостью почти наверное приведут их к жестокому концу; однако они не только не страшились такой судьбы, но видели в ней высший знак своего отказа от мирского эгоизма. По Мисима, это — дальний отголосок истинно-национального в этносе современной Японии. Со времени окончания войны на Тихом океане, японцы решили «играть только наверняка», придавая особое значение безопасности и материальной обустроенности и игнорируя то, что является наиболее уникальным и драгоценным в наследии страны.[437] Вследствие этого их тела живут дольше, чем прежде, но дух умирает ранней смертью. Выглядит это достаточно иронично, однако выдающимся исключением из этого тусклого, конформистского modus vivendi явились члены радикального студенческого движения, не избегавшие риска и жертв на пути к осуществлению своих достаточно безнадежных целей — уничтожения консервативного истеблишмента. Хотя Мисима был одним из самых непримиримых противников «Дзэнгакурэн» и других левацких групп, специфические цели которых были диаметрально противоположными его собственным, и хотя он задумал свое Общество Щита («Татэ-но кай»), как символическую силу, которая должна была защищать императора от их посягательств, он не мог подавить некоторое завистливое восхищение этими молодыми фанатиками, которые, подобно традиционным героям древности, были готовы действовать, а не просто учиться и болтать.

Со времени благородного самоубийства генерала Ноги[438] в 1912 году, писал Мисима, философию Ван Янмина в Японии по большей части игнорировали; интеллектуалы подвергали ее остракизму, как разновидность «опасных мыслей», которые следовало скрывать не только от иностранцев, но и от самих японцев.[439] И все же для самых выдающихся героев в современной японской истории эта философия явилась основным источником вдохновения. Мисима ссылается на то влияние, которое она оказала на Сайго Такамори и генерала Ноги;[440] основная же часть эссе сфокусирована на том, каким образом философия Ван Янмина определила героический финал жизни Осио Хэйхатиро. Как показывает Мисима, долгая слава и высокий престиж Осио в Японии существуют не благодаря его официальной карьере и даже не его ученым успехам, но благодаря тем действиям, которые он предпринимал в соответствии со своими идеалами — действиям совершенно безуспешным.