В противоположность своему несчастному брату, основный вкладом которого было предоставление себя для использования другими, Ёритомо заявил о себе, как об одном из истинно творческих лидеров в японской истории, который свел воедино новые системы администрации, законопорядка и дисциплины, во многом превосходившие те, что сохранялись до этого на протяжении долгих веков. Хотя старое гражданское правительство в Киото, основываясь на престиже императорской фамилии, в теории продолжало осуществлять высшую власть в стране, центр Минамото в Камакура, основанный Ёритомо в самом начале как исключительно военная ставка, стал вторым центром в стране, из которого и проистекала вся реальная власть. С самого начала своего выступления против Тайра в 1180 году Ёритомо сконцентрировался на администрировании и политике, направляя все движения из отдаленной восточной базы и ни разу не предводительствуя армией. Наконец в 1192 году, когда его правление консолидировалось, а сам он стал непререкаемым политическим хозяином страны, он взял себе титул «Сёгун» — Верховный Командующий. В придворной иерархии это был сравнительно низкий ранг, но он подразумевал контроль над архиважным воинским классом. И хотя реальное военное правление недолго оставалось у наследников Ёритомо в его семье, правление сёгуната, которое он создал в конце XII века, в той или иной форме просуществовало почти семьсот лет.[228]

Хотя Ёритомо признается историками, как один из наиболее замечательных исторических деятелей Японии, его роль в легенде (и в многочисленных пьесах и других литературных произведениях, основанных на ней) играет почти абсолютный злодей; здесь он представлен в качестве «удачно оставшегося в живых», махинации которого привели к падению достойного всяческой жалости и любви героя. В то время, как галантный Ёсицунэ и небольшая группа его последователей занимают центр сцены, повелитель Камакура «реет» на задворках — бессердечный, хладнокровный человек, живущий ненавистью к своим врагам и жаждой личной власти. После поражения Тайра он, как сообщают, приказал, чтобы маленьких детей из вражеского клана утопили, или закопали живьем, а старших зарезали или задушили. Нам сообщают, что даже самые суровые из его восточных предводителей колебались — выполнять ли эти ужасные приказания, однако у них не было другого выхода. Затем, по легенде, жестокий, завистливый характер Ёритомо заставил его обратиться против популярного молодого героя Ёсицунэ и преследовать его до самой смерти. На самом деле повелитель Камакура имел вполне объяснимые причины не любить своего непокорного брата, видя в нем постоянный источник разобщенности и смуты в стране; однако, по легендарной версии, его вдохновляла исключительно зависть и мстительность.

С другой стороны, Ёсицунэ прочно живет в воображении людей как идеальный японский герой, жизнь и личность которого, — особенно в том виде, как она изложена в легенде, — воплощает в себе практически все черты, которые находят отклик в национальных чувствах. В сражении он был сообразителен и бесстрашен, в частной жизни — порывист, доверчив и искренен. Но прежде всего его любят за несчастливость судьбы и за поражение. Своеобразно японский тип пафоса отмечен в его жизни, начиная с ранней молодости, когда он бродил в одиночестве по улицам, наигрывая на своей меланхолической флейте,[229] и до последних лет, когда за ним уже охотились, в то время, как он был невинной жертвой человека более властного, более реалистичного и более хитрого, нежели он сам; когда его покинули все, за исключением горстки последователей, поставленных вне закона, и, наконец, когда его предали и принудили убить себя в раннем возрасте. Яркий успех Ёсицунэ в его боевые годы был предварительным условием его величия, поскольку он сделал последующее падение более впечатляющим и контрастным. В качестве квинтэссенции японского героя, ему удалось сохранить свой престиж на протяжении веков именно по причине своего трагического падения, что закрепило его имя в качестве символа эмоционального сочувствия побежденному.

При всех своих военных достижениях, Ёсицунэ наделен чертами бледного, хрупкого аристократа, а в драматических пьесах победитель в сражениях при Итинотани, Данноура и других эпических битвах в сущности изображается в образе женщины. Ни одного из подобных отголосков элегантного мира Хэйан не найти в облике буйного героя-головореза с диких гор Конго, находившего удовлетворение во всевозможных уловках и рискованных действиях, с презрением отвергавшего меланхолию и отчаяние, возвышавшегося (по легенде, если не в действительности) над своими современниками конца эпохи Камакура.

В то время, спустя полтора века после установления военного Камакурского режима, самурайский эпос распространился по всей Японии и овладел воображением людей. Хотя Минамото-но Ёсицунэ и Кусуноки Масасигэ оба пали с благородным величием и предстают наиболее выдающимися героями средневековья, разница между их характерами и образами жизни, которые отражены в соответствующих легендах, указывают, что на протяжении первого долгого периода военного правления в японском восприятии произошли значительные изменения.

Масасигэ — образ павшего мученика-роялиста — часто изображают под развевающимся знаменем у реки Минато, неподалеку от побережья Внутреннего моря. Он сидит на складном стуле, на нем сложный набор доспехов самурая XIV века, на лице — выражение отчаянной решимости. Рядом бьют в большой барабан, призывая его последователей на решающую битву с врагами императора.[230]

Сражение у реки Минато — жестокая семичасовая битва, произошедшая в 1333 году в виду города Кобэ — явилось поворотным моментом в средневековой истории, и ее отголоски были слышны на протяжении столетий.

Практически в любой другой стране такой герой был бы храбрым завоевателем, который вел свои войска к славе и, хотя и мог быть убит на поле брани, обеспечил бы победу своему делу. Однако, будучи японцем, герой неизбежно становился на сторону проигравших. Масасигэ предвидел, что у реки Минато произойдет непоправимое также для всех, кого он поддерживал, и был прав. Для него сражение окончилось поражением; и, чтобы избежать позора плена, он был вынужден совершить харакири в крестьянском доме по соседству.

Такое поражение и эта смерть надолго сделали Масасигэ устойчиво популярным национальным героем. Приблизительно три века спустя Токугава Мицукуни, кузен правившего тогда сёгуна и выдающийся ученый националистического толка, посетил поле битвы у реки Минато и на месте предполагаемого захоронения героя укрепил табличку с простой надписью, выражавшей его ощущение острой утраты: «Ах, здесь лежит Кусуноки, верный слуга [императора]»![231] В XIX веке престиж Масасигэ достиг новых высот. В 1872 году на месте крестьянского дома, в котором, как считается, он покончил с собой, был воздвигнут значительный синтоистский храм; в нем поклоняются герою, как явившему исключительный пример преданности императорской династии.

Как вполне можно было бы предположить, Асикага Такаудзи, победитель в битве при реке Минато, который успешно основал новый сёгунат и по всем объективным причинам должен был бы считаться одним из поистине творческих представителей своего времени, стал проклят последующими поколениями, а имя его стало синонимом предательства. В период Реставрации его статуи в Киото были обезглавлены воинами-роялистами, а в 30-е годы XX века один из министров Кабинета был принужден выйти в отставку за то, что опубликовал статью, в которой Такаудзи оценивался положительно.[232] Таковы посмертные награды в Японии за поражение и опасности, сопровождающие успех.