Когда в конце XIII века родился Кусуноки Масасигэ, центр реальной власти в Японии находился все еще в восточной столице Камакура, где столетие назад Минамото-но Ёритомо основал свою ставку и организовал первое в истории страны Бакуфу (военное правительство). Фактический же контроль уже давно перешел от Минамото к Ходзё — сравнительно мало известному военному семейству, которое успешно консолидировало ту систему, которую импровизированно и с таким блеском создал Ёритомо в XII веке. На протяжении нескольких поколений своего правления Ходзё, которых отличала бережливость и высокий уровень честности, столь контрастировавшие с роскошью и эстетическим гедонизмом правящих классов ранних веков, сосредоточили в своих руках огромные богатства и личную власть. Это неизбежно вело к неудовольствию менее удачливых семейств воинского сословия а также аристократии в Киото, акции которой неудержимо падали, в то время как в Камакура росли.

Монгольское нашествие в конце XIII века закончилось полной победой Японии, однако поставило Бакуфу в несколько напряженное положение.[233] Побежденные захватчики не оставили никаких трофеев, которыми Камакура могла бы наградить своих воинов, а необходимость долгих приготовлений на случай новой атаки повлекла расходы, серьезно ослабившие военное правительство. Возможная компенсация представлялась несоответствующей и недостаточной. Японские средневековые самураи, при всех заявлениях о самоотверженной службе ради службы, обычно сражались, зная, что их жертвы и доблесть будут отмечены хозяевами и вознаграждены в форме земельных пожалований или иных материальных привилегий. Любое непредоставление подобных наград, или неравенство в их распределении вызывало резко негативные настроения.[234] Среди воинов широко распространилось недовольство Бакуфу, — многие из них находились в стесненных обстоятельствах, — и в провинциях нарастали беспорядки. Ходзё, всегда считавшиеся образцом честности, обвинялись теперь в коррупции и злоупотреблением властью. И, хотя они продолжали крепко держать бразды правления, но уже не пользовались абсолютной поддержкой воинского сословия.[235]

Недовольство правлением Ходзё достигло своего пика в начале XIV века. Как это часто случалось в японской истории, предлогом послужил спор о наследовании. Императорская фамилия, хотя и была уже с незапамятных времен лишена всякой практической власти, являлась как для воинов, так и для аристократов непререкаемым источником законности. Хотя финансовые трудности при дворе вынудили военное правительство покинуть императорский дворец, оно продолжало основывать свой авторитет на даруемых сёгунам императорских назначениях. Поскольку Камакура неизбежно вовлекалась во все осложнения императорского наследования, Ходзё прикладывали максимум усилий к тому, чтобы предотвратить какой-либо раскол, могущий привести к образованию при дворе враждебных фракций. Но в данном случае им это не удалось. Смерть императора Госага, ушедшего на покой в 1272 году, привела к самым яростным в истории страны спорам относительно наследования, и к тому времени, когда они разрешились — более века спустя — Ходзё были уже давно сброшены с вершины власти, японский феодализм претерпел коренные изменения, а власть находилась в руках новой династии военных правителей.

У каждого из двух сыновей Госага — старшего и младшего — по очереди наследовавших после него в качестве титулованных императоров, имелись влиятельные лица, поддерживавшие их при дворе. В 1300 году было решено, что представители этих генеалогических линий будут занимать трон попеременно.[236] Эта своеобразная система, принятая в Камакура, как лучший способ избежания внутренних столкновений, существовала сравнительно успешно на протяжении семи коротких правлений, последовавших за кончиной Госага; однако всегда оставалась опасность, что какой-нибудь честолюбивый, непокорный император попытается нарушить этот механизм, передав наследование своему собственному сыну, а не кузену другой линии. Таковой император явился в лице Годайго — представителя младшей линии. Наперекор воле Госага и политике Камакура, он намеревался не только обрести независимую власть, которой уже давно не пользовались правящие суверены, но и передать эту власть собственному сыну. Преследуя эти цели, Годайго был готов использовать растущее недовольство Бакуфу и его многочисленными экономическими затруднениями. Большинство из императоров того времени к моменту вступления на престол были детьми или юношами; обычно они и оставались юношами, либо им было немногим за двадцать, когда Ходзё принуждали их к отречению.[237] Однако, во время восхождения на трон в 1318 году Годайго было уже за тридцать, и за период более чем в два века он был первым и единственным императором, правившим лично.[238]

В учебниках и исследованиях по истории Годайго, девяносто шестой правитель Японии традиционно описывался выражением «хороший человек»; в течение националистического периода вплоть до 1945 года любая попытка очернить этого неудачливого монарха рассматривалась, как отсутствие патриотизма и дурной вкус. И в наши дни на уроках истории используются тексты с явным уклоном в пользу Годайго; в целом считается, что он был жертвой несчастливых событий и нелояльных подчиненных, а вовсе не глупого повторения собственных ошибок. Однако, любое объективное исследование его жизни сразу же умаляет его традиционный облик, обнаруживая неоднозначность и даже позорность сыгранной им роли. Действительно, Годайго обладал независимым духом, оригинальность и напористость которого позволяла ему выдвигать талантливых людей, не считаясь с иерархическими соображениями; он был серьезным ученым, интересовавшимся конфуцианством эпохи Сун и тем, как его положения применимы к государственным делам; он также был хорошим поэтом. Однако, его же отличительными чертами были упрямство и тщеславие. Он был гордым, надменным правителем, не терпевшим никаких препятствий; несмотря на свою интеллигентность и ученость, он преследовал свои честолюбивые цели с удивительным отсутствием всякого чувства реальности. Он был так же хитер и безжалостен, как и его предок Госиракава, но далеко не так проницателен в политике. Одним словом, японский герой не мог выбрать для поддержки более подходящего японского императора.

С самого начала своего правления Годайго намеренно противопоставил себя гегемонии камакурского правительства, и с течением времени он все более утверждался в стремлении бросить вызов военным выскочкам с востока и постепенно восстановить престиж и власть правящего суверена. Для обозначения своего недолгого правления он избрал себе имя Годайго («Дайго Второй») в память императора эпохи Хэйан, сопротивлявшегося поползновениям семейства Фудзивара около четырех веков назад.[239]

Если бы Годайго предстояло оставаться императором долее обычного и передать бразды плавления сыну, который мог бы продолжить осуществление его целей, то необходимо было покончить с системой ранних отречений и поочередных занятий трона. Поскольку Бакуфу категорически отказывало в его просьбе, чтобы сын Годайго (а не принц из Старшей Линии) стал наследным принцем, а также поскольку ни один наследный принц не мог быть назначен без санкции Камакура, становилось ясным, что, если император собирался реализовывать свои притязания, то рано или поздно режим Ходзё должен быть уничтожен.

Заговор по свержению «северных дикарей» зародился в Киото уже в 1324 году в группе настроенных против Бакуфу с весьма странным названием «Общество свободных и непринужденных».[240] Годайго почти наверняка был посвящен в заговор. В последовавшие годы он вступил в переговоры с целью возбудить против Бакуфу некоторые крупные буддийские храмы и некоторых диссидентствующих членов военного сословия. Однако, до того, как он смог воплотить в жизнь хотя бы часть своих планов, его маневры были предательски раскрыты камакурским правителям одним из его наиболее доверенных приближенных.[241] Под угрозой наказания официальными посланниками Бакуфу, в 1331 году Годайго несколько бесславно бежал из столицы. Он скрылся в горной области к западу от Нара, где нашел прибежище в монастыре, расположенном в предгорьях Касаги — живописной местности, откуда с высоты двух с половиной тысяч метров открывался прекрасный вид на долину с протекающей там рекой Кидзу.[242] Здесь он был под защитой монахов-воинов, готовившихся отразить серьезную атаку, которая должна была последовать из Камакура.