Положение Ямато Такэру, как великого романтического героя легендарного периода, подтверждается его любовью к поэзии — ничем не заменимым искусством для людей, способных тонко чувствовать, на протяжении всей истории японской культуры. В отличие от своих западных коллег, источниками удовольствия для которых служили прежде всего вино, женщины и смертоубийства, военное сословие Японии демонстрировало редкий вкус к поэзии; на протяжении долгих веков, когда шли военные действия, их уважение ко всему артистическому в значительной степени смягчало всепронизывающую жестокость самурайской жизни. В отличие от Запада, с его традиционными спорами о предпочтительности добродетелей людей оружия и людей искусства, в Японии эти две разновидности никогда не рассматривались как несовместимые. Более того, поэтическое чувство служило подтверждением искренности воина. При всей нормативной ограниченности формы, маленькое стихотворение танка с его устойчивыми силлабическими рамками превозносилось, как идеальный способ выражения глубочайших эмоций. Японский трагический герой, жизнь которого проходила на более высоком эмоциональном уровне, нежели у большинства других людей, зачастую выражал свои наиболее сильные чувства в стихах, особенно когда его жизненный путь приближался к кульминационному моменту. Традиция прощальных поэм берет свое начало в наиглубочайшем прошлом страны, и вряд ли хоть один японский герой, начиная с Ямато Такэру в легендарные времена и до пилотов-камикадзе в недавнем прошлом, умирал, не оставив поэтического прощального слова миру. Такие стихи редко бывали высшего сорта, однако, как бы эти речи расставания ни уступали в элегантности и просодическом мастерстве, они всегда отображали искренность чувств, отличавшую истинного героя.

За одним непривлекательным исключением, стихотворения Ямато Такэру относятся к романтическому периоду его жизни, начавшемуся с отправки в восточные провинции. Вскоре после горестного оплакивания утонувшей принцессы произошел случай, являющий пример его почтительности к древнему искусству стихосложения. Ямато Такэру достиг земли Каи и, очевидно потеряв счет времени, спросил, сколько минуло с той поры, как он прошел Цукуба (горный район в провинции Хитати). Он сформулировал вопрос в форме первых строк стихотворения, и ответ ему был дан в полном метрическом соответствии (5-7-7 слогов) стариком, присматривавшим за костром. Герой был столь доволен такой демонстрацией поэтических способностей со стороны скромного труженика, что назначил его местным управителем восточных земель.[38]

Среди романтических стихов, приписываемых Ямато Такэру, следующие строки считаются составленными во время его последней болезни, когда он нашел меч, оставленный им под сосной. Персонификация дерева — необычный прием для ранней японской поэзии — раскрывает перед нами то чувство покинутости, которым был охвачен герой в свои последние дни:

Наиболее знаменитыми из стихотворений Ямато Такэру считаются последние «песни тоски по дому», из которых мы приведем первую и последнюю:[40]

«Как только он закончил эти стихи, — сообщается в „Записках о делах древности“, — Его Высочество умер.»

Именно аура, увенчавшая его конец, утвердила Ямато Такэру в роли «образцового героя» среди всевозможных персонажей мифов и легенд. В большинстве культур, «если мономиф должен исполнить свои обещания, нам должны быть показаны не человеческие неудачи, и не сверхчеловеческие достижения, но человеческий успех».[42] Японская традиция демонстрирует отход от монотонности центральных установок человечества не требуя счастливого конца для легендарного героя. В древних хрониках мы находим лишь один персонаж, индивидуальность которого проявляется столь же сильно, как и у Ямато Такэру. Это — божество-повелитель бурь и ветров Сусаноо-но Микото, который, из-за своего неуправляемого характера и отвратительного поведения был лишен богами почестей и изгнан с Высшей Небесной Равнины. Сусаноо также изображается в виде несчастной, одинокой фигуры. Несмотря на его своенравие и бахвальство, он, безусловно, искренен и обладает определенным очарованием; все это, в сочетании с подчеркнутой ролью отверженного бродяги в соломенной накидке, безуспешно ищущего пристанища,[43] казалось бы, говорит за то, чтобы утвердить его в качестве идеального японского героя. Однако, его «дисквалифицировали» за вопиющие нарушения определенных правил общественного бытия[44] и, что еще хуже, за то, что он окончил свою жизнь, уютно и удачливо устроившись в своем величественном дворце в Идзумо среди многочисленных жен и целого выводка детей-полубогов. В то же время, Ямато Такэру обладал тем преимуществом, что он увенчал свои ранние успехи поражением, когда, после непрерывной серии побед, потерпел чувствительный урон и умер, прежде чем смог вернуться в Ямато и доложить императору. Этим он дал образец для таких великих исторических фигур, как Ёсицунэ и Сайго Такамори, которых ранние триумфы привели к славным поражениям.[45]

Японский воин-герой всегда знал: как бы много сражений он ни выиграл, как бы много наград ни получил, в конце его ждет трагическая судьба, и эта трагичность не будет результатом ошибок, недостатка стойкости или невезения (хотя все это и может иметь место); причина ее заключена в человеческой карме, несущей мученическую участь.

Необходимо, чтобы герой был готов к этому возвышенному концу, так, чтобы, когда придет время, он точно знал, как действовать и не поддался влиянию инстинкта самосохранения, либо какой-нибудь другой человеческой слабости. Его последняя, яркая встреча с судьбой является самым важным событием в жизни. Продолжать сражаться со всеми препятствиями и правильно вести себя в конце — это придаст значимость его предшествовавшим усилиям и жертвам; плохо же умереть означало насмешку над всем, что дает смысл существованию. «Постоянно думай о своей смерти,» - такими были последние слова верноподданного героя Масасигэ, которые, как считается, он сказал своему сыну перед тем, как сделать харакири в 1336 году;[46] двенадцать лет спустя молодой человек, сражавшийся на той же, что и его отец, терпящей поражение стороне, был должным образом побежден и погиб в бою.

Западный герой также бесстрашно встречает смерть; разумеется, в любой части света и в любое историческое время герой, который страшится смерти, выглядел бы абсурдной аномалией. Однако, для японского воина смерть имела особое психологическое значение, поскольку резюмировала в себе сам смысл его земного существования. «Путь смерти, — писал известный ученый-самурай, — может придать значимость всей жизни.»[47] Столкнувшись с неизбежным поражением, дворянское сословие провозглашает грандиозность трагедии жизни, и высшим критерием героической искренности является то, как человек встречает свой конец. Эта точка зрения суммирована в имевшем наибольшее воздействие японском военном трактате, содержавшем такое афористическое положение: «Путь воина [окончательно] раскрывается в акте смерти.»[48]