Елисей приехал домой.

Он пробыл в отсутствии несколько лет и стал ростом выше отца, руки у него были длинные и белые, а усы маленькие и темные. Он не чванился, а явно старался держаться просто и ласково; мать дивилась и радовалась. Его поместили в каморке вместе с Сивертом, братья ладили между собой, устраивали друг другу разные каверзы – и оба потом весело смеялись. Но, разумеется, Елисею пришлось помогать строить новую избу, и тут он скоро утомлялся и совсем раскисал, потому что не привык к физической работе.

Совсем плохо вышло, когда Сиверт отстал от работы и оставил ее только на тех двоих – тогда помощи отцу все равно что и не было.

А куда же девался Сиверт? Да вот, явилась в один прекрасный день из-за перевала Олина гонцом от дяди Сиверта, что он лежит при смерти! Разве Сиверту младшему не надо было пойти? Вот так положение, нельзя было придумать времени неудобнее, чтоб оторвать Сиверта; но делать нечего.

Олина сказала:

– Мне некогда было идти, уж так некогда, да что поделаешь, я привязалась ко всем здешним детям и к Сиверту, и мне захотелось помочь ему получить наследство.

– Так дядя Сиверт очень болен?

– О, Господи, да он тает с каждым днем!

– Он лежит?

– Лежит ли? Не смейтесь над смертью перед престолом Всевышнего! Дяде Сиверту уж не придется попрыгать и побегать в этом мире!

Из этого ответа они должны были заключить, что дела дяди Сиверта плохи, и Ингер настояла, чтоб Сиверт-младший шел сейчас же.

А дядя-то Сиверт, этот шутник и бездельник, вовсе и не лежал при смерти, он даже и не все время лежал в постели. Придя к нему, Сиверт-младший нашел в его маленькой усадьбе страшный беспорядок и запустение, даже и весенние работы не были как следует сделаны, даже зимний навоз не вывезен; смерти же как будто так скоро вовсе и не предвиделось. Дядя Сиверт был уж старше, лет за семьдесят, он очень исхудал, бродил полуодетый по горнице и часто прикладывался отдохнуть, он нуждался в помощнике для разных дел, вроде починки сельдяных сетей, которые висели в сарае и рвались; но от конца он был настолько далек, что преисправно ел соленую рыбу и курил носогрейку.

Пробыв с полчаса и ознакомившись с положением дел, Сиверт собрался обратно домой.

– Домой? – сказал старик.

– Мы строим избу, и отцу некому помочь.

– Ну, а Елисей-то разве не дома? – спросил старик.

– Дома, да только он совсем не привычен.

– Тогда зачем же ты пришел?

Сиверт рассказал, с какой вестью пришла к ним Олина.

– При смерти? – спросил старик. – Так она думала, что я при смерти? Черт возьми!

– Ха-ха-ха-ха, – засмеялся Сиверт. Старик сердито посмотрел на него и сказал:

– Ты смеешься над умирающим, а назвали тебя Сивертом в честь меня.

Сиверт был слишком молод, чтоб вешать голову, он никогда не интересовался дядей и теперь стремился поскорее попасть домой.

– Так, значит, и ты поверил, что я лежу при смерти и побежал? – сказал старик.

– Олина так сказала, – отвечал Сиверт. Помолчав с минуту, дядя предложил:

– Если ты починишь мои сети в сарае, я тебе кое-что покажу.

– Ну, – сказал Сиверт, – а что?

– Нет, это тебя не касается, – отрезал старик и опять улегся в постель.

Переговоры грозили затянуться, и Сиверт сидел и вертелся. Он вышел на двор и оглянулся по сторонам: все было запущено, неприглядно, руки не поднимались приниматься здесь за работу. Когда он вернулся в горницу, дядя уже встал и сидел у печки.

– Видишь это? – сказал он, указывая на дубовый ларец, стоявший на полу между его ногами. То был денежный ларец. Собственно это был обыкновенный винный погребец с многими отделениями, из тех какие начальство и разные господа в старину брали с собой в дорогу; теперь бутылок в нем не было, старый окружной казначей держал в нем деньги и счета. Ох, этот погребец!

Ходили слухи будто в нем хранятся все богатства мира, люди на селе говорили: – «Будь у меня хоть те денежки, что только полежали в ларце у Сиверта!»

Дядя Сиверт вынул из ларца бумагу и торжественно проговорил:

– Ты ведь умеешь читать по писаному? Прочитай этот документ.

Сиверт младший насчет чтения по писаному был не мастер, далеко нет, но все-таки прочитал, что он назначается наследником всего дядиного имущества.

– А теперь можешь делать, как хочешь! – сказал старик и положил бумагу обратно в ларец.

Сиверт не особенно растрогался: в сущности, документ сказал только то, что он знал и раньше, он еще с самого раннего детства только и слышал, что со временем получит наследство после дяди. Другое дело, если б он увидел в ларце какие-нибудь драгоценности.

– Наверное, в ларце много всяких диковинок, – сказал он.

– Да уж больше чем ты думаешь! – сухо отвечал старик. Он был так разочарован и раздосадован поведением племянника, что запер ларец и опять лег в постель. И лежа, бросал оттуда племяннику разные новости:

– Я был уполномоченным от села и распоряжался его деньгами и богатствами больше тридцати лет, и мне нет надобности выпрашивать у кого-нибудь помощников. От кого это Олина узнала, что я при смерти? Как будто я не могу послать троих человек в тележке за доктором, ежели захочу! Не воображайте, что меня надуете! А ты, Сиверт, неужто, не можешь подождать, покуда я умру?

Я только вот что тебе скажу: документ ты прочитал, и он лежит у меня в ларце, больше я ничего не скажу. Но если ты от меня уйдешь, так скажи Елисею, пусть придет сюда. Его при крещении не нарекли в честь меня, и он не носит мое земное имя – но все равно, пусть придет!

Несмотря на угрожающий тон этих слов, Сиверт взвесил их и сказал:

– Я передам Елисею!

Олина все еще была в Селланро, когда вернулся Сиверт. Она успела за это время сделать не малый крюк, побывала на хуторе у Акселя Стрема и Варвары, и вернулась полная сплетен и тайн:

– А Варвара-то потолстела, – зашептала она, – уж не значит ли это что– нибудь? Только никому, смотри, не передавай. А, ты уж вернулся, Сиверт? Ну стало быть, не о чем и спрашивать, дядя твой упокоился? Ну что ж, он был уже старый человек, на краю могилы. Что – ну! Так он не умер? Слава тебе Господи, вот чудеса? Ты говоришь, я наболтала? Вот уж в чем не грешна, так не грешна: откуда ж мне было знать, что дядя твой обманывает бога? Он тает, вот какие были мои слова, и я готова еще раз подтвердить их под присягой.

Что ты говоришь, Сиверт? Ну, да, а разве твой дядя не лежал в постели и не хрипел, скрестив руки на груди, и не говорил, что он только лежит и мучается? Невозможно было спорить с Олиной, она забивала противника словами и выматывала у него душу. Услышав, что дядя Сиверт требует к себе Елисея, она ухватилась и за это обстоятельство и повернула его в свою пользу.

– Вот послушайте сами, как это я наболтала! Старик Сиверт созывает свою родню и тоскует по своей плоти и крови, видимое дело, это уж перед самым концом! Не отказывай ему, Елисей, ступай сейчас же, и застанешь своего дядю еще в живых! Мне тоже надо в ту сторону, нам по пути.

Но перед уходом из Селланро Олина все-таки отозвала в сторонку Ингер и пошептала ей еще про Варвару:

– Только не передавай никому, но уж есть признаки. И теперь, верно, располагают так, что она сделается хозяйкой на хуторе. Иные люди страсть как высоко мстят, хоть сами-то они не больше песчинки с морского берега.

Кто бы подумал такое про Варвару! Аксель-то работящий парень, а таких больших угодий и поместий, как здесь у вас, в нашей стороне не водится, это ты и сама, Ингер, знаешь, ты ведь из нашей деревни и нашего рода. У Варвары было несколько фунтов шерсти в ящике, простая зимняя шерсть, я у нее не просила, и она мне не предлагала, мы только и сказали, что «здравствуй» да «прощай», хотя я знала ее еще девчонкой, в то время, когда жила в Селланро, а ты, Ингер, уезжала в ученье.

– Маленькая Ревекка плачет, – сказала Ингер, прерывая Олину, и дала ей моток шерсти.

Олина рассыпалась в благодарностях: