По направлению к Селланро поднимается удивительная процессия, пожалуй, немножко смешная, если смотреть на нее, как на процессию, но не только смешная: три человека с огромными ношами, с мешками, свисающими у них вдоль груди и спины. Они идут гуськом и шутливо перекликаются между собой, но нести им тяжело. Первым в процессии идет маленький доверенный Андресен, да, впрочем, и процессия-то – его: он снарядил самого себя, Сиверта из Селланро и еще третьего, Фредрика Стрема из Брейдаблика, в эту экспедицию. Чертовски забавный человек этот доверенный Андресен, одно плечо у него перегнулось совсем к земле, а куртка съехала чуть не до полспины, так он идет, но упорно тащит свою ношу.

Он не купил по-настоящему «Великое» и торговлю после отъезда Елисея, на это у него нет средств; но у него есть средство получше: выждать время и, может быть, получить все задаром. Андресен далеко не дурак; пока что, он арендовал участок и понемножку торгует. Он обревизовал товарную наличность и нашел множество непродажных предметов в лавке Елисея, вроде зубных щеток, невышитых дорожек для стола, даже птичек на стальной проволоке, которые пищат, если их подавить в надлежащем месте.

Со всеми этими товарами он пустился в странствие, он надумал продать их рудокопам за скалой. Еще со времен Аронсена он знает по опыту, что рудокопы при деньгах покупают все на свете. Сейчас его сердит только то, что пришлось оставить дома шесть деревянных лошадок-качалок, купленных Елисеем в последнюю поездку в Берген.

Караван входит во двор Селланро и снимает с себя вьюки. Отдыхают недолго; напившись молока и предложив, для потехи, свои товары всем обитателям хутора, они вскидывают вьюки на плечи и идут дальше. Затеяли-то они не одну только потеху. Они шагают по лесу в южном направлении.

Идут до полудня, обедают и идут до вечера. Потом ужинают и ложатся, спят часок-другой. Сиверт спит сидя на камне, который он называет мягким креслом.

О, Сиверт в таких делах очень умен. Ведь солнце за день накалило камень, сидеть и спать на нем очень приятно, товарищи его не так сведущи и не слушаются советов, они ложатся на вереск и просыпаются с ознобом и насморком. Проснувшись, они завтракают и идут дальше.

Идут и прислушиваются, не услышат ли шума взрыва; они рассчитывают среди дня набрести на людей и шахты, работы наверное отошли уже далеко от моря по направлению к Селланро. Взрывов не слышно. Они идут до полудня, не встретив людей, но изредка проходят мимо больших ям в земле, выкопанных людьми для разведки. Что же это значит? Должно быть, на том конце скалы руда необыкновенно богата, они работают в чистейшей полновесной меди и почти не двигаются вверх от моря.

После полудня они натыкаются на несколько шахт, но народа не видать. Идут до вечера и уже внизу видят море, проходят пустыней покинутых шурфов и не слышат ни единого взрыва. Это поразительно, но надо поужинать и лечь соснуть – вторая ночь под открытым небом. Они совещаются: уж не кончились ли работы? Не повернуть ли им назад со своими товарами?

– И речи быть не может! – говорит доверенный Андресен.

Утром к месту их ночлега подходит человек, бледный, изнуренный человек, он хмурит брови и смотрит на них, пронизывает их взглядом:

– Это ты, Андресен? – говорит человек.

Это Аронсен, торговец Аронсен. Он не прочь выпить с караваном горячего кофе и закусить и присаживается:

– Я увидел ваш дым и захотел посмотреть, что это такое, – объясняет он. – Я подумал: вот увидишь, они взялись за ум и возобновили работу. А оказывается, это только вы! Куда вы собрались?

– Сюда.

– А что несете?

– Товары.

– Товары? – кричит Аронсен. – Вы пришли сюда продавать товары? Кому?

Здесь нет народу. Все уехали в субботу.

– Кто уехал?

– Все. Здесь никого нет. А если бы и были, так у меня довольно товаров.

У меня полная лавка. Вы можете купить товары, если хотите.

Ах ты, Господи, опять торговцу Аронсену не повезло: работа на руднике прекратилась.

Они успокаивают его второй кружкой кофе и расспрашивают.

Аронсен подавленно мотает головой:

– Этому слов нету, это просто непонятно! – говорит он. – Все шло хорошо, он продавал свои товары и копил деньги, поселки вокруг благоденствовали, обзавелись манной кашей, новыми школами, лампами с подвесками и городской обувью. И вдруг господа находят, что больше не стоит работать и прекращают.

Не стоит? Ведь до сих пор стоило же? Разве медная лазурь не выходит на белый свет после каждого взрыва? Это просто обман.

– И они не думают о том, что ставят такого человека, как я, в величайшее затруднение. Но, должно быть, оно так и есть, как они говорят, и опять всему виноват этот Гейслер. Не успел он приехать, как работа прекратилась, точно он пронюхал.

– Разве Гейслер здесь?

– Еще бы не здесь! Его следовало бы пристрелить. Он приехал однажды с пароходом и сказал инженеру: – Ну, как дела? – На мой взгляд, хорошо, – ответил инженер. А Гейслер стоит и опять спрашивает: – А! Так вы говорите – хорошо? – Да. Насколько мне известно, – ответил инженер. Но, благодарю покорно, когда распечатали почту, в ней оказались письмо и телеграмма инженеру о том, что больше не стоит, извольте прекратить работу!

Члены каравана переглядываются, но предводитель, карлик Андресен, видимо, не потерял мужества. – Поворачивайте-ка домой! – советует Аронсен.

– Этого-то мы не сделаем, – отвечает Андресен, запаковывая кофейник.

Аронсен смотрит поочереди на всех троих:

– Вы сумасшедшие! – говорит он.

Но доверенный Андресен не очень обращает внимание на своего бывшего патрона, он сам теперь патрон, это он снарядил экспедицию в дальние края, повернуть обратно здесь, на скале, значило бы потерять весь свой престиж.

– Да куда же вы пойдете? – раздраженно спрашивает Аронсен.

– Не знаю, – отвечает Андресен. Но у него есть план, он верно думает о туземцах: вот он пришел втроем с большим запасом стеклянных бус и колец.

– Ну, пойдемте, – говорит он товарищам. Собственно говоря, выйдя нынче утром, Аронсен намеревался пройти подальше, может быть, ему хотелось посмотреть, все ли шахты опустели, правда ли, что ушли все до единого человека; но эти разносчики своим упрямым желанием непременно идти дальше расстроили его планы; он во что бы то ни стало должен отговорить их.

Андресен бесится, он забегает вперед каравана, сразу поворачивается и кричит, вопит на них, защищает свою область. Так они доходят до поселка из бараков.

Пусто и уныло. Главные инструменты и машины внесены в помещения, но бревна, доски, ломаные повозки, ящики и бочки валяются повсюду без призора; кое-где на стенах построек прибиты плакаты, воспрещающие вход.

– Видите! – кричит Аронсен. – Ни души! Куда вы идете? – И грозит каравану великими бедами и ленсманом; сам он пойдет за ними по пятам и посмотрит, не торгуют ли они запрещенными товарами. – А за это тюрьма и каторга, бум констант!

Вдруг кто-то окликает Сиверта. Поселок не совсем покинут, не совсем мертв; у одного из домов стоит человек и манит рукой. Сиверт шагает к нему со своей ношей и сразу узнает его: это Гейслер.

– Вот удивительная встреча! – говорит Гейслер. Лицо у него красное, цветущее, но глаза, должно быть, болят от весеннего света, он в темном пенсне. Речь у него такая же живая, как прежде: – Чудесная встреча! – говорит он, – это избавляет меня от путешествия в Селланро, у меня так много хлопот.

Сколько у вас теперь хуторов в пустоши?

– Десять.

– Десять хуторов? Это я одобряю, я доволен! Нам надо бы иметь 32 тысячи таких молодцов, как твой отец! Говорю я, и опять одобряю, я это высчитал.

– Ты идешь, Сиверт? – кричит караван. Гейслер слышит и резко отвечает: – Нет!

– Я догоню, – кричит Сиверт и снимает свои тюки.

Оба садятся и разговаривают; на Гейслера снизошел дух, и он смолкает лишь на то время, когда Сиверт дает краткий ответ, потом опять разражается: