— Постой здесь минуту или две, — сказал он. — Я сейчас вернусь.

Гвен хотела было протестовать, но он уже исчез в темноте. Что еще задумал этот маньяк?

Да, страшно. Она посветила фонариком на некоторые из гробниц. Удивительно, какие маленькие были эти люди. Некоторые из королей и вассалов ростом были с Гвен, а то и меньше, если судить по размерам их гробниц и статуй в натуральную величину, изображающих их на смертном одре, поверх крышек, руки сложены молитвенно, глаза закрыты. Она навела фонарик на сводчатый потолок. Ничего нельзя разглядеть. Она снова посветила фонариком на пьедестал. Что-то у самого пола привлекло ее внимание. Она присела на корточки, чтобы рассмотреть. Какие-то английские слова нацарапаны острым предметом на мраморной поверхности. Какой-то английский или американский вандал, не иначе. Никакого уважения к святому месту. Столько трудиться — царапать, оглядываясь через плечо, снова царапать — букву за буквой — зачем? Гвен презрительно покачала головой. «Задний карман». Слова, которые дурак там нацарапал. Задний карман? Даже не «Я люблю тебя, Бренда» или «Зак и Линда Навеки», или что-то в этом роде. И даты нет. Задний карман, надо же. Свиньи.

Лерой вернулся и взял ее за руку.

— Пойдем.

Они отдали фонарики служителю.

— Все в порядке, мадам, мсье? — спросил он.

— Конечно, — ответил Лерой на своем шокирующе безупречном французском. — Мир снова в безопасности.

— Вот и хорошо, — равнодушно откликнулся служитель.

На улице Лерой остановил неожиданно появившееся такси.

— Эй, я думала, что у нас нет средств, — заметила Гвен.

— Теперь есть, — сказал он. Он презрительно посмотрел на шофера. Когда шоферу стало достаточно неудобно, Лерой сказал, — Одеон.

— А что на Одеоне? — спросила Гвен.

— Кабаре, рестораны, кафе, и много смешных людей.

— Что ты там делал?

— Где?

— Куда ты пошел после того, как оставил меня одну перед гробницей?

— У меня назначено было деловое свидание с умершим королем.

— Прошло удачно? Или же ты просто хотел набить ему морду?

— Он одолжил мне денег.

— Попробую угадать. Луидоры? Экю?

— Евро, — ответил Лерой.

Он сунул руку в карман пиджака и вытащил толстую пачку денег.

— Ну вот, — сказала Гвен. — Нужно было мне засунуть пару камер тебе в ж[непеч. ]пу. Представляешь — Людовик Одиннадцатый поднимается из могилы, чтобы выдать пачку ассигнаций Детективу Лерою. Любая газета заплатила бы миллионы за запись.

— Да, кстати, насчет этих записей.

— Каких записей?

— Которые ты все время делаешь. Видео, аудио, и так далее. Насчет всего этого подслушивания и подсматривания.

— Да?

— Мне не нравится.

— Иди ты! Почему же?

— Не нравится и все. Неправильно это. Сродни вскрыванию чужих писем. Тебе нужно все это прекратить.

Великий моралист Лерой. Гвен хихикнула.

— Не смешно, — сказал он. — Слушай.

— Слушаю.

Она приготовилась выслушать лекцию. Такие лекции она слушала часто в детстве, в основном от родителей. Не читай чужие письма, не слушай, что другие говорят друг другу частным образом, уважай частную жизнь, иначе неэтично, и так далее.

— Я знал одного парня, — сказал Лерой. — Он любил вскрывать чужие письма. Это было грустно. Мы жили в одном здании. Его несколько раз ловили, но он притворялся, как будто это случайность.

— Хорошо. И?

— Что? Это, в общем, всё.

— К чему ты это?

— Просто так. Не знаю, зачем я тебе это рассказал. А, помню, у него была страсть к грушам. Он сидел во дворе иногда, на закате, в дешевом полиестровом костюме — знаешь, конторщики такие носят на работу. Сидел и жевал груши. Что-то такое, типа, здоровая еда, и так далее. Забавно было смотреть. Он открывал рот очень широко… шире, чем Гейл… и впивался в грушу, как ковш экскаватора в землю. А потом начинал шумно жевать, и лицо у него просветлялось, он блаженствовал.

Он снова замолчал.

— Да? — не унималась Гвен. — Это, конечно, противно, но я все равно не понимаю, к чему это ты рассказываешь.

— Просто так. Правда, груши он больше не ест.

— Почему?

— Однажды я его поймал, когда он читал мою почту. Просто стоял рядом с ящиками и читал письмо. Дурацкое письмо. Не помню, о чем там было, наверное какая-то реклама, скорее всего. Я отобрал письмо.

— Отобрал?

— Да.

— И что же?

— И выбил ему зубы.

Великий моралист Лерой.

Риверсайд Парк в сумерках — великолепное зрелище, которое по достоинству может оценить только знаток, либо человек с чистым сердцем. Туристов нет, нет поденщиков-фотографов, и репортеры тоже не заходят, по большому счету. Парк граничит с Риверсайд Драйвом — петляющей авеню. В переулках, уходящих от Риверсайда круто в гору, к Вест Энд Авеню — огромные здания времен Бель Эпокь, с портиками, колоннами, фронтонами, эркерами и еще тысячью разных милых глазу известняковых деталей. Стены толстые. Потолки квартир высокие. На Риверсайд Драйве можно подойти к парапету, отделяющему авеню от парка и посмотреть вниз — пятьдесят отвесных футов. Парк ютится в базальтовых скалах. Район был когда-то населен относительно богатыми евреями, а сейчас населен относительно богатыми евреями, китайцами, итальянцами, и, благодаря близости Колумбийского Университета, здесь также селится немалое количество квартирно субсидируемой профессуры, многие представители которой выглядят очень важно и деловито, читают журналы, жуют хот-доги, вздрагивают и удивляются, если привлечь их внимание, и по большей части никому не досаждают.

Светловолосый мужчина в дорогом официальном костюме сидел на скамейке — за спиной базальтовая скала, впереди и внизу — искусственное поле для футбола, за полем — Вест Сайд Шоссе и река Гудзон. Часть неба за рекой светилась закатным светом. В руках у мужчины был номер «Крониклера». Человек делал вид, что читает статью. Фонари вдоль аллеи зажглись и почти сразу после этого другой мужчина присоединился к читающему газету.

— Наконец-то, — сказал читатель.

— Эй, Роберт. Не надо меня наставлять, я очень редко опаздываю. И когда опаздываю, почти всегда есть веская к тому причина, — сказал Лерой, закуривая. — Как дела?

— Ты уверен, что за нами не следят?

— У тебя мания величия. Кто в этом городе станет за тобой следить, Губернатор?

— Перестань, Джордж, — попросил Роберт. — Ты знаешь, что я имею в виду.

Не меняя позы, Лерой протянул Роберту руку.

— Что? — спросил Роберт.

— Пожмем друг другу руки.

— А, да.

Они обменялись рукопожатием.

— Отрадно, что трюк до сих пор работает, спустя многие годы, — заметил Роберт.

— Трюк?

— Наш метод входить в контакт друг с другом. Мы его изобрели еще в университете, помнишь?

— Да, — сказал Лерой. — Но ты ведь не для того меня позвал, чтобы предаваться воспоминаниям.

— Нет, не для того.

— К делу. У меня мало времени.

— Мне нужно, чтобы ты оказал мне услугу.

— Так.

— Как поживаешь?

— Нормально.

— Если что нужно, скажи. У меня есть знакомые в здешнем полицейском департаменте.

— Ты уже сделал достаточно, чтобы я чувствовал себя обязанным всю жизнь, — сказал Лерой. — Миссия твоя выполнена. Ангелы аплодируют. К делу.

— Не сразу. Мне нужно сперва тебя спросить кое о чем.

Лерой пожал плечами.

— Да, ты все еще мне нравишься, — Лерой пожал плечами. — Ты хороший и умный. Но мысли у меня заняты другим.

— Понимаю. Красивое место, не правда ли?

— Да, ничего, — сказал Лерой, оглядывая местность будто в первый раз. — Особенно с наступлением темноты здесь красиво. Зажигаются фонари, исчезают прохожие. Если подождем, то увидим первых хулиганов и наркоманов.

— Ты очень циничен, как всегда, — отметил Роберт. — Тебе следовало стать врачом. Помнишь, в университете, была девушка… — Роберт сделал паузу. — Я был в нее влюблен. Единственная женщина, которую я когда-либо любил.