– И больше ты после этого с ней не разговаривал?

– Нет, на то не было причин.

– В таком случае можно предположить, что в течение этих трех или четырех дней твоя мать не пыталась с тобой связаться, так?

– Я знаю это наверняка.

– Откуда?

– В Париже в аэропорту я сказал тем двоим, которые меня встретили, что мне нужно позвонить одному родственнику, живущему здесь, об этом меня попросила мама. Моя просьба застала их врасплох, но, как мне показалось, они решили не поднимать лишний шум и разрешили мне позвонить, правда, пока я разговаривал, они чуть ли не дышали мне в затылок.

– Ну и?

– У меня была международная телефонная карточка, знаете, которую можно использовать в любой стране, а уж то, как позвонить в Штаты и выйти на школу, я знаю наизусть…

– Откуда? – прервал его Консидайн.

– Послушайте, господин лейтенант… Лютер, как-никак я несколько лет кочевал вместе с родителями по армейским гарнизонам, разбросанным по всему свету, вы не забыли? Но все мои друзья оставались в Вирджинии, где наш дом.

– Итак, ты получил доступ к телефону и, смею предположить, позвонил к себе в школу, а не какому-то несуществующему родственнику.

– О, не сомневайтесь, Кевин существует. Это мой троюродный брат. Он гораздо старше меня, учится в аспирантуре в Сорбоннском университете.

– Впечатляющее у вас семейство. Но до школы ты дозвонился.

– Разумеется. На коммутаторе сидела Оливия; она учится в выпускном классе, и у нас с ней… в общем, сами понимаете что.

– Постараюсь запомнить… И?

– Ну, Оливия сразу поняла, что это я, и я спросил, не пыталась ли мама связаться со мной – на коммутаторе ведется регистрация всех звонков. Ливви ответила, что не звонила, тогда я, притворившись, будто разговариваю с кузеном Кевином, сказал еще несколько ничего не значащих фраз и положил трубку. Надо не забыть обязательно извиниться за это перед Ливви.

– Это правильно, – согласился Консидайн, растирая лоб. – Вот еще один звонок, о котором ты мне ничего не сказал.

– Наверное, я просто забыл. Но я рассказал вам все о большой вилле за мостом, об охранниках, о том, как я не мог ни с кем связаться и как меня держали в комнате с зарешеченными окнами.

– И о том, как тебе удалось бежать, – подтвердил летчик, – что само по себе очень примечательно. Ты крепкий парень; на твои руки смотреть страшно, а ты не сдался, пошел до конца.

– Не знаю, насколько я крепкий; просто я понимал, что мне необходимо выбраться оттуда. То, что твердил мой охранник Ахмет, казалось мне заезженной пластинкой; и звучало это так же убедительно. За столько дней никто не смог придумать, как устроить нам с мамой телефонный разговор! Это же бред какой-то!

– И, несомненно, все было рассчитано с точностью до часа, если не до минуты, – задумчиво промолвил Лютер Консидайн, порывисто поднимаясь с места.

– О чем это вы?

– Если ты говоришь правду, а я склонен верить, что это так, плохим ребятам нужно было вывезти тебя из страны до того, как твоя мать приступила к операции; и эта операция – вероятно, единственное, о чем похитители тебе не солгали.

– Я ничего не понимаю, Лютер, – недоуменно нахмурился Джеми.

– Это единственное разумное объяснение, – сказал летчик, сверяясь с часами. – То, чем занимается твоя мать, каким-то образом беспокоит слизняков, похитивших тебя, причем очень серьезно.

– Повторите?

– Похищение – это очень тяжкое преступление, ну а уж похищение сына военного, работающего в органах государственной безопасности, вообще чревато самыми тяжкими последствиями. Эти мерзавцы вытащили тебя из одной петли, чтобы тотчас же накинуть тебе на шею другую – свою собственную.

– Но зачем?

– Для того чтобы зацепить мамашу Монтроз на крючок. – Консидайн подошел к двери. – Я вернусь через несколько часов. А ты тем временем отдохни, поспи, если сможешь. Красную надпись я оставлю, так что тебя никто не потревожит.

– А вы куда?

– Ты чертовски подробно описал то место, где тебя держали, а я уже вдоволь побродил по территории всего Бахрейна. У меня есть кое-какие мысли насчет того, где может быть эта вилла; здесь не слишком много районов, где строят подобные здания. Я захвачу с собой «Поляроид» и десяток кассет с моментальными фотографиями. Быть может, нам повезет.

Джулиан Гуидероне в одиночестве отдыхал на борту личного реактивного лайнера «Лир-26», направляющегося в Бахрейн, во многих смыслах столицу его финансовой империи. Ему всегда нравилась эта страна, ее размеренная жизнь, предоставляемые удобства. Манаму едва ли можно было назвать такой же соблазнительной, как Париж, или такой же культурной, как Лондон, однако, если бы понадобилось найти на земле то место, к которому бы лучше всего подходил термин «laissez-faire»[46], то это оказался бы Бахрейн. Кредо государства заключалось в невмешательстве в чужие дела, и это распространялось не только на сферу экономики и финансов, но и на душу каждого отдельно взятого человека, причем, разумеется, последнее было тем более верно, если этот человек был богат.

Здесь у Джулиана были друзья, которых, правда, нельзя было назвать близкими – близких друзей у него вообще не было, они были бы обузой, – и он размышлял о том, что неплохо бы устроить несколько званых вечеров, пригласив на них кое-кого из королевской семьи, но в основном банкиров и нефтяных баронов, истинных хозяев страны.

Его вернул к действительности писк пейджера. Достав из кармана маленький прибор, Гуидероне встревожился, увидев, что сообщение исходит из зоны с кодом 31, то есть из Нидерландов. Сам номер ничего не значил, ибо он был подставным. Только один человек мог вызвать его из Амстердама. Ян ван дер Меер Матарейзен. Сын Пастушонка протянул руку к телефону, спрятанному в консоли стола.

– Боюсь, сэр, у меня для вас катастрофические известия.

– Все относительно. То, что сейчас кажется катастрофическим, через минуту может стать благоприятным. В чем дело?

– «Упаковка», которую мы переправили через Париж на Ближний Восток, исчезла.

– Что? – Гуидероне с такой силой подался вперед, что металлическая защелка ремня безопасности больно впилась в живот. – Вы хотите сказать, «упаковка» пропала? – выдавил он, морщась и расстегивая ремень. – Вы искали? Вы хорошо искали?

– На это были задействованы наши лучшие люди. Никаких следов.

– Не прекращайте поиски – ищите везде! – Джулиан Гуидероне судорожно глотнул воздух, силясь взять себя в руки. – А пока, – медленно начал он, собравшись с мыслями, – я нанял яхту, большую яхту, так что вычистите ее, вычистите полностью. Кроме того, отпустите экипаж, весь до последнего человека, и отправьте на нашу базу в Маскат, в Омане. У шейха, который получит эту яхту, есть свои люди.

– Все понял, сэр. Ваше поручение будет выполнено до конца дня.

– Но, заклинаю Христом, не прекращайте поиски «упаковки»! – Швырнув трубку на рычажки, Гуидероне крикнул: – Пилот!

– Да, signore? – послышался голос из пилотской кабины, которая находилась всего в восьми футах.

– Как у нас с топливом?

– Полно. Мы провели в воздухе всего двадцать две минуты, signore.

– Хватит, чтобы долететь до Марселя?

– Без проблем.

– Измените полетный план и поворачивайте в Марсель.

– Будет исполнено, синьор Паравачини.

Паравачини. Фамилия из забытых анналов Матарезе, однако тем немногим, знакомым с ней, она внушала если не ужас, то по меньшей мере серьезную озабоченность. Фирма «Скоцци-Паравачини», образованная в результате брака, объединившего два семейства, со временем была поглощена другими компаниями, но в некоторых уголках света эта фамилия продолжала исправно служить Гуидероне. Легенды умирают медленно, особенно те, что были рождены и вскормлены страхом.

Хотя граф Скоцци стал одним из первых, кого в начале двадцатых годов барон Гийом де Матарезе призвал под свои знамена, с годами он превратился в ширму. Состояние семейства таяло, и был устроен брак дочери Скоцци и сына богатых выскочек Паравачини.