БОРИС-ТРЕТИЙ: Вообще-то я Барух. В честь деда назвали. Но такие имена теперь не в моде. Плевать. Боб – звучит классно.
ДЕВУШКА: Чего классного? Боб-фасоль-горох.
БОРИС-ТРЕТИЙ: Дура ты, Люси.
ДЕВУШКА: Ну и катись, если я дура.
БОРИС-ТРЕТИЙ: Не могу. Заразился.
ДЕВУШКА: Чем это ты заразился?
БОРИС-ТРЕТИЙ: Бациллой любви. Ты забойная чувиха. А что дура – фигня. Я тоже не Лобачевский. Мы созданы друг для друга. Дурак и дурочка, петушок и курочка.
ДЕВУШКА: Здрасьте-пожалуйста.
БОРИС-ТРЕТИЙ: А что? За компанию и жид повесился. Мой случай. Тут конкуренты перед тобой свои товары выкладывали. Один – высотную сварку, другой – место в мавзолее. У меня тоже полным-полна коробушка, есть и ситец и парча.
ДЕВУШКА (смеется): Хохмач ты, Борька.
БОРИС-ТРЕТИЙ: Зовите меня «Боб», мисс. Гардероб с шифоньером обещать не могу, дорогу к солнцу тоже. И про вечную любовь заливать не стану. У нее, как у пташки, крылья. Но, во-первых, я талант. Ты мои картинки видела?
ДЕВУШКА: Видела. Ужас.
БОРИС-ТРЕТИЙ: Скажи? Мороз по коже. Но, может, я не художником стану, а саксофонистом. Или гитаристом. Неважно. Главное, ты со мной скучать не будешь. Фирма гарантирует.
ДЕВУШКА: Тоже клясться будешь? Которым из них?
БОРИС-ТРЕТИЙ (смотрит на портреты): Тогда уж Марксом. Все-таки европеец. Космополит опять же, бродяга в человечестве. Давай смотаемся с этих ихних танцев? Вальс-полька-хоровод. У меня дома никого. Пластинки есть офигенные. Глен Миллер. Бенни Гудмена недавно выменял у одного лабуха.
ДЕВУШКА: Как это я уйду, ни с кем не попрощаюсь? Неудобно. День-то какой.
БОРИС-ТРЕТИЙ: Понял. Конкуренты: высотная сварка с мавзолеем. Ладно, Люси, право выбирать и быть избранным гарантировано каждому советскому гражданину конституцией. Короче, ты выбирай, а я пойду приберусь. У меня в комнате чума, разгром немецко-фашистских захватчиков под Москвой. Жду. Адрес ты знаешь.
Уходит.
Девушка стоит спиной к залу, смотрит на портреты. За ее взглядом следует луч прожектора: Ленин, Сталин, Маркс.
Постепенно свет гаснет. Занавес на центральной сцене закрывается. Первое действие окончено.
Я вас не утомил?»
«Нет, – сказала старуха, вздрогнув. – Кого же она выбрала? Это выясняется во втором действии?»
«И да, и нет. Во втором действии трех Борисов могут играть те же самые актеры, только состаренные. Могут и другие, возрастные, но с легко узнаваемыми приметами: у Бориса-первого, допустим, такой же чуб. У Бориса-второго и у Бориса-третьего тоже какие-то безошибочные приметы, это уж пусть режиссер думает. А вот Девушка „растраивается“. То есть теперь это три разные актрисы, внешне нисколько не похожие ни друг на друга, ни на юную выпускницу. Зрители не сразу понимают, что это одна героиня, которая в зависимости от судьбы получилась такой или этакой.
Сначала оживает левая сцена. Занавес наполняется светом. Слышна музыка. Поет Валентина Толкунова. Сначала «Серебряные свадьбы, негаснущий костер». Потом «Стою на полустаночке в цветастом полушалочке».
МУЖСКОЙ ГОЛОС: Люд! Люда!
ЖЕНСКИЙ ГОЛОС: Борька, отчепись! Я курей маслом поливаю!
МУЖСКОЙ ГОЛОС: Галстук завяжи! Удавка поганая…
Занавес открывается. Комната, обставленная в стиле семидесятых: полированный шкаф-горка с посудой, трюмо, на стене ковер с тремя богатырями. Перед трюмо стоит Борис-первый, воюет с галстуком. Стуча высокими каблуками, входит Женщина. Она полная, ее золотистые, явно крашеные волосы в бигудях. Под затрапезным фартуком нарядное платье.
ЖЕНЩИНА (кричит в дверь): Ир, и лимоном, лимоном! Я щас! (Подходит к мужу.) Давай, горе мое.
БОРИС-ПЕРВЫЙ: Не люблю я его. Последний раз когда, на ноябрьские, что ли, одевал? Когда переходящее-то давали? Может, сыму я его к бесу? Свои же все. Перед кем форсить?
ЖЕНЩИНА (завязывая галстук): Я тебе сыму. Серебряная свадьба раз в жизни бывает. Пусть всё, как у людей. (Осматривает комнату.) Эх, гарнитур не поспел. Вот красота бы была. «Ольховка-декор»!
БОРИС-ПЕРВЫЙ: Да все и так знают. Я один на весь цех жребий вытянул. Я, Людок, у тебя везучий. (Обнимает ее.)
ЖЕНЩИНА: Пусти! Ируська войдет!
БОРИС-ПЕРВЫЙ: Пускай поглядит, как отец с матерью милуются. Она со своим Юркой через двадцать пять лет так будет? Еще вопрос.
Обнимаются, целуются.
ЖЕНЩИНА: Борь.
БОРИС-ПЕРВЫЙ: Чего?
ЖЕНЩИНА: Мишка тебе говорил?
БОРИС-ПЕРВЫЙ (продолжая ее целовать): Чего?
ЖЕНЩИНА: Да отстань ты! Помял всю. Он эту приведет. С которой вечером по телефону-то…
БОРИС-ПЕРВЫЙ: Пускай приводит. Поглядим.
ЖЕНЩИНА: Волнуюсь я. Какой-то он стал не такой. Чужой какой-то.
БОРИС-ПЕРВЫЙ: Нормально. Двадцать лет парню. Отслужил уже. Взрослеет.
ЖЕНЩИНА: Сказано, отвяжись! Гости уйдут, тогда мни сколько хочешь.
БОРИС-ПЕРВЫЙ: Тогда само собой.
ЖЕНЩИНА: Я чего волнуюсь. Морсу-то не мало наварила?
БОРИС-ПЕРВЫЙ: Вина бы хватило, и ладно. А морс твой, кто его пьет?
ЖЕНЩИНА: Колька опять нажрется. Как он кран-то тогда свернул в ванной, а?
БОРИС-ПЕРВЫЙ: Сам свернул, сам починил. Ты Кольку не обижай, он – мужик.
ЖЕНЩИНА (обнимает его): Повезло мне с тобой все-таки. Не пьешь, не гуляешь.
БОРИС-ПЕРВЫЙ: А я тебе чего двадцать пять лет толкую?
Обнимаются. Пронзительный звонок в дверь.
МОЛОДОЙ ЖЕНСКИЙ ГОЛОС: Ма-ам! Пришел уже кто-то! Духовку зажигать или как?
ЖЕНЩИНА (вырывается из объятий): Господи, это Славка с Зинкой! Вечно они! А я в бигудях! Встречай сам! Не зажигай! Рано!
Выбегает.
Плотный занавес задвигается, но внутри по-прежнему горит свет, доносится тихая музыка.
Начинает светиться занавес центральной сцены. Оттуда уже некоторое время доносится другая музыка, наслаиваясь на первую. Это поет Карел Гот. Постепенно он вытесняет Толкунову. Потом ансамбль «Песняры» запоет «Александры-ына, ужо прыйшла зiма!».
Занавес открывается. Там поменяли декорацию. Две боковые сцены – они ведь временные, ни оборудования, ничего. Там рабочим поменять интерьер трудно. А центральная сцена основная. Там должен быть поворотный круг, колосники, хотя бы просто кулисы. За несколько минут управиться не проблема.
Теперь это уже не школьное фойе, а квартира солидного номенклатурщика брежневской поры. На стене картина Ильи Глазунова – витязь в шлеме или синеокая красавица. Большая бобинная стереосистема. Фотообои с морским пейзажем. Финский кожаный диван.
На диване у журнального столика сидят Борис-второй и Женщина. Это подтянутая дама в шелковом кимоно, с крашенными в светло-лиловый цвет волосами. Он – в красном спортивном костюме «Адидас». Поставленный голос. Черные с золотом очки.
БОРИС-ВТОРОЙ: Седельникова! Седельникова обязательно. Но он будет один. Жена у него в Карловых Варах.
ЖЕНЩИНА: Значит, плюс один. (Помечает на листке.) Сорок три. Дальше кто?
БОРИС-ВТОРОЙ: Насчет Гаспарянов ты как думаешь?
ЖЕНЩИНА: Сложный вопрос, Борис Константинович. Раз будет Шерстюк, наверно, лучше не надо.
БОРИС-ВТОРОЙ: Гаспарян обидится. Кавказский человек. У них к юбилеям отношение серьезное. И потом, он всегда такие подарки дарит. На серебряную свадьбу запросто может на серебряный сервиз разориться.
ЖЕНЩИНА: Тогда надо Шерстюков вычеркивать.
БОРИС-ВТОРОЙ: Людмила Михайловна, ты думай, что говоришь. Он меня на бюро поддержать должен. Черт с ним, с сервизом. Не в серебре счастье. Счастье в золоте. (Смеется.) А если серьезно, у нас такая же проблема будет по линии Карповы – Булкины. И, само собой, с Сергей Степанычем тоже непонятно.
ЖЕНЩИНА: Есть идея. А что, если нам устроить два праздника?
БОРИС-ВТОРОЙ: Как это?
ЖЕНЩИНА: А так. Один в «Праге», как собирались. Солидно, чинно. По первому классу. Туда пригласим Шерстюка, Карповых и вообще всех, кого положено. А второй устроим дома. Вроде как для души. Друзей институтских можно позвать, родственников пригреть. А то тетя Лена, например, обижается. А заодно Гаспарянов, Булкиных и Сергея Степановича. Старику будет приятно.
