«А что такое вера?» – жалобно спросил сбитый с толку мужчина.

Строго и назидательно беловолосый сказал:

«Вера – это великая и печальная мечта человеческой души о том, что она на свете не одинока, что она кому-то нужна и важна, что она бессмертна. Понял?»

Странная была сцена, очень странная. Яйцо учит курицу, малый наставляет старого.

«Нет, ничего я не понял», – потерянно вздохнул филолог.

«А ты подумай. Тебе для этого жизнь дана – чтоб думать… – Мальчонка спрыгнул на пол. – Ну всё, пора мне, а то я сейчас до мышонка усохну».

Он, в самом деле, сделался еще меньше. Лет десять ему можно было дать, максимум.

«Пока. Я сгинул».

Придерживая штаны, чтоб не свалились, он побежал вверх по лестнице. Легко, нисколько не запыхавшись, взлетел на последний шестнадцатый этаж. По дороге потерял башмаки, ставшие слишком большими.

У квартиры 99 мальчик присел на корточки, вынул из-под коврика ключ.

Чтоб включить свет, ему пришлось вытянуть руку вверх.

Квартира была такая же голая и необжитая, как та, которую утром покинул аккуратный старичок. Альбинос осмотрелся без особенного интереса и пошел в комнату, на ходу скинув непомерно широкий пиджак. Водолазку стянул через голову. Брюки свалились сами.

Белейшая нижняя сорочка, в которой он остался, свисала до колен, словно ночная рубашка. Рукава он засучил и закатал.

Комната ничем не отличалась от предыдущей: кровать с тумбочкой, платяной шкаф, даже на полу валялся точно такой же лист фанеры.

Только вид из окна был лучше – все-таки шестнадцатый этаж, не девятый.

«Ух ты! Красота!» – пропищал малыш, разглядывая силуэт ночного города.

Он щелкнул пальцами – и над разливом, над унылыми очистными полями вдруг вырос зубчатый частокол манхэттенских небоскребов. Мальчик поглядел на них, склонив головенку.

Щелкнул снова – типовое здание средней школы вытянулось сталагмитом, превратилось в Биг-Бен. Но и это волшебника не удовлетворило.

Лишь после третьей попытки, когда лондонская башня, еще больше удлинившись и попрозрачнев, обратилась Эйфелевой башней, он угомонился.

Распахнул раму, для чего пришлось встать на стул.

Спустился, притащил фанеру.

Кое-как пристроил ее на подоконнике.

Лег на лист, взялся за края.

Перенес тяжесть своего маленького тела вперед – и вместе с фанерой соскользнул в пустоту, будто с ледяной горки.

Но не сорвался вниз, не упал. Описав широкую дугу над крышами, он выпрямился снова взмыл кверху.

И полете-е-ел, полете-е-ел.