БОРИС-ВТОРОЙ: Гаспарян не идиот. Поймет и затаит. От него, между прочим, Монреаль зависит. Не забывай.
ЖЕНЩИНА: Я тебе когда-нибудь плохие советы давала? Ты не дослушал. Мы домой пригласим не только друзей. Я попрошу Лианозова привести Валю Теличкину. Мы же знакомы. Это, так сказать, для украшения стола. А Эдик дружит с Высоцким. Представляешь, если Высоцкий придет? С гитарой. Все обалдеют. Говорят, он как выпьет немного, сам начинает петь. И просить не надо. Это будет выглядеть не как вечер для бедных, а совсем наоборот.
Сквозь «Песняров» начинает пробиваться еле слышный голос Высоцкого, который поет «Кони привередливые».
БОРИС-ВТОРОЙ: Сильный ход. Только насчет Высоцкого… Знаешь, у него всякие песни есть. Не занесет его? Булкин та еще скотина.
ЖЕНЩИНА: Высоцкий знаешь у кого пел «Охоту на волков»? И ничего, нормально. Дома же.
БОРИС-ВТОРОЙ: Права. На сто процентов. Я Гаспаряну шепну, что это специально для него. А Эдик насчет Высоцкого не натрепал?
ЖЕНЩИНА: Положись на меня.
Борис-второй обнимает ее, целует.
БОРИС-ВТОРОЙ: Василиса ты моя премудрая. Без тебя разве стал бы я тем, кем я стал?
ЖЕНЩИНА: Стал бы. Ты ведь Железнов. Но вместе мы – бригада. (Смеется.) Бригада Коммунистического труда.
БОРИС-ВТОРОЙ: Слушай, гости гостями, ну а для себя-то мы отметим? Вдвоем?
ЖЕНЩИНА: Потом. Отработаем обязательную программу – и в Пицунду. Олежка в свой интеротряд уедет, а мы, как в юности…
БОРИС-ВТОРОЙ: Умница ты у меня, Людмила Михайловна. Позвоню Сучкову, чтоб «люкс» забронировал.
Они целуются.
ЖЕНЩИНА (между поцелуями): О! Сучкова забыли. Сейчас…
Наклоняется над столом, пишет. Занавес закрывается. «Песняры» звучат еле слышно.
Освещается сцена справа».
Старичок закашлялся, принялся сердито трясти свою электронную книжку.
«Подвисла, чертова машинка. Удобная штука, но иногда подводит…»
«Я ничего в этом не понимаю. Мобильный телефон, и то не освоила, – сказала слушательница. – Могу дунуть-плюнуть. Бабушка в детстве так примус чинила. А я утюг электрический. Или чайник. Иногда помогает».
«Серьезно? – ужасно заинтересовался драматург. – Я, знаете ли, верю во всякую мистику. В черный глаз, в заговор, в тонкую энергию. Ну-ка попробуйте».
Он протянул ей блокнот, на экране которого, действительно, мерцала пустота.
Старуха засмеялась. Наклонилась, забормотала: «Тьфу-тьфу-тьфу. Умник-разумник, душенька-петрушенька, что кобенишься-ерепенишься, не ломайся, починяйся!.. Не слушает меня ваша машинка. Забирайте. Может, дальше своими словами расскажете? Как там у нее с третьим женихом сложилось бы?»
«Зря вы на себя наговариваете. Заработала!»
Драматург поднес электронное устройство к глазам.
«…Освещается сцена справа. Там тоже играет музыка. Поет Владимир Высоцкий: „Что-то кони мне попались привередливые“. Потом Марина Влади: „Я несла свою беду“.
Это квартира. Интерьер для семидесятых годов весьма, как теперь говорят, «продвинутый». Стена – кирпичная, на ней висят абстрактные картины. Большие портреты Пастернака и Цветаевой. Женщина и Борис-третий сидят, скрестив ноги, на белой бараньей шкуре. У нее голова обвязана платком, яркая рубаха навыпуск, клешеные штаны. Он в линялом джинсовом костюме. Длинные седоватые волосы, борода. Оба смотрят в машинописный текст и курят.
БОРИС-ТРЕТИЙ: И после «судьи кто за древностию лет» вдруг переходишь на южнорусский «ховор». Аффрикативно так. «Сужденья черпают из забытых хазет времен очаковских и покоренья Крыма». Правой рукой, на секундочку, касаешься бровей. И паузу, держишь паузу. Все окоченеют!
ЖЕНЩИНА: Я уже окоченела. Боб, на этот раз ты точно нарвешься. Мало тебя после «Конька-горбунка» дрючили? Царь у него, видишь ли, в костюме с галстуком. Спектакль сняли. С заслуженным прокатили.
БОРИС-ТРЕТИЙ: Пускай Канторович будет заслуженный. А я лучше буду талантливый.
ЖЕНЩИНА: Главное, скромный.
БОРИС-ТРЕТИЙ: Люсьен, я старый волк. Меня в ихние капканы хрен поймаешь. Все поведутся на то, что Чацкого играет женщина. Ах, как это оригинально! Ах, глумление над классикой! А это все дымовая завеса. Весь мой спектакль ради этой фразы с аффрикативным «г» и легкого прикосновения к бровям. Вот каким должен быть театр, чувиха, если хочет быть актуальным!
ЖЕНЩИНА: Боб, ты у меня гений. Я только боюсь очень. Там тоже не дураки сидят. Не пропустят.
БОРИС-ТРЕТИЙ: Кого? Грибоедова? Ты на прогоне, когда комиссия, говори нормально и руки по швам держи. И все дела. А потом оттянемся. Публика будет с ночи за билетами стоять.
ЖЕНЩИНА: А насчет любви Чацкого к Софье? Если он женщина, получается, что это про лесбиянок, что ли?
БОРИС-ТРЕТИЙ: У нас эту тему педалировать не надо. А бог даст, прорвемся в Эдинбург, там оценят. Мы с тобой лесбиянский заход после специально отработаем. Весь рисунок. Про брови и «хазеты» они не поймут, а латентный гомосексуализм и вечно женское в мужчине там сейчас – самое оно.
ЖЕНЩИНА: Так тебя и пустили в Эдинбург.
БОРИС-ТРЕТИЙ: Времена меняются. Брюхом чую. Если бровеносец начал книги писать, это значит, что у них проскочило: надо повышать культурный имидж.
ЖЕНЩИНА: Что повышать?
БОРИС-ТРЕТИЙ: Темная ты у меня, Лю. Никак языкам тебя не обучу. Поразительно, что я в тебе нашел?
ЖЕНЩИНА: Ну-ка, расскажи. Самой интересно.
БОРИС-ТРЕТИЙ: Нет, правда. Мы с тобой сколько лет вместе бичуем? (Думает.) Ёлки! Сегодня у нас какое?
ЖЕНЩИНА: Вспомнил все-таки. Я думала, не вспомнишь.
БОРИС-ТРЕТИЙ: Двадцать пять лет, что ли? Шит! А годы летят, наши годы, как птицы, летят!
ЖЕНЩИНА: Может, отметим? Устроим сейшн?
БОРИС-ТРЕТИЙ: Типа «Серебряные свадьбы, негаснущий костер»? Нет уж. Это пускай гопота отмечает…Разве что вдвоем. Двадцать пять лет! Осмыслить надо.
ЖЕНЩИНА: Помнишь, как ты обещал, что я с тобой никогда скучать не буду?
БОРИС-ТРЕТИЙ: Обманул?
ЖЕНЩИНА (нежно): Чего-чего, а скуки точно не было.
Они смотрят друг на друга, она гладит его по лицу.
БОРИС-ТРЕТИЙ: Поразительная ты чувиха, Люси. Чем ты меня приворожила?
ЖЕНЩИНА: Чем?
БОРИС-ТРЕТИЙ: Столько вокруг баб классных, только свистни. Режиссер все-таки, не хухры-мухры.
ЖЕНЩИНА: Я тебе свистну.
БОРИС-ТРЕТИЙ: Роберт третий раз женат, Алик вообще рекордсмен. А я, как папа Карло, все с тобой да с тобой. Нет, в натуре. Чего я в тебе нашел?
ЖЕНЩИНА: Всё.
БОРИС-ТРЕТИЙ: Что это «всё»?
ЖЕНЩИНА: Что тебе надо, то и нашел. Кто мне говорил: «Ты моя муза?»
БОРИС-ТРЕТИЙ: Я.
ЖЕНЩИНА: А кто лучше всех на свете готовит?
БОРИС-ТРЕТИЙ: Ты.
ЖЕНЩИНА: Еще вопросы есть?
БОРИС-ТРЕТИЙ: Нету. Ты моя муза и кормишь от пуза. А всё остальное мне до лампочки. О’кей, со мной ясно. А я тебе на кой сдался?
ЖЕНЩИНА (серьезно): Дурак. С тобой я счастливая.
И здесь с двух остальных сцен, где – вы помните? – позади занавеса продолжает гореть свет, доносятся женские голоса, как эхо. С центральной Людмила Михайловна: «Борис Константиныч, какая же я с тобой счастливая!» А потом, с левой, Людок: «Ах, Борька, Борька, счастливая я, не сглазить бы!»
И гаснут прожектора, гаснет освещение на сценах. В зале темно. Печальный, звонкий, размеренный звук. Это падают капли времени.
Потом щелчок.
Слышен звук телевизора. Обрывок какой-то современной попсовой музыки.
Снова щелчок. Реклама стирального порошка.
Щелчок.
«…Местами заморозки. Ветер северозападный, умеренный. Временами возможен дождь со снегом. Температура…» В общем, прогноз погоды.
Центральный занавес наполняется изнутри голубоватым свечением. Там работает телевизор.
ГОЛОС ЖЕНЩИНЫ: Борик! Бо-орик!
Занавес открывается. В старом хлипком кресле, лицом к залу сидит Женщина, пьет чай. Перед ней телевизор. Изображения мы не видим, только слышим звук, да мигает экран.
