— Чиччо прав, учитель, мы все знаем эту фреску как свои пять пальцев.

— Ваша предвзятость мешает вам видеть истинную суть вещей, дети мои. Разве я не учил вас преодолевать грань видимого? Вы считаете, что хорошо знаете эту фреску, потому что она была у вас перед глазами десятки раз. Но, если вы посмотрите на нее более внимательно, она покажется вам другой.

Аннализа первой поняла, что имел в виду ее дядя:

— Ага! Я вижу! Раньше она была значительно темнее. Ее подновили.

— И на этот раз я могу быть горд своей племянницей! А вы, мессеры, — сказал он, поворачиваясь к трем юношам, — ну что из вас получится?

Оставив вопрос без ответа, он продолжил урок:

— Мазаччо великолепно справился со своей задачей. Архитектор, к сожалению, был не так талантлив. Видите трещину, вон там, наверху? Прошлым летом она расширилась под воздействием сильной жары, а поскольку осень была дождливой, вода протекла на стену.

— И вы обратились к покойному дель Гарбо, — закончил за него Макиавелли.

— Все художники в городе разъехались или выполняли более выгодные заказы. Он произвел на меня жалкое впечатление, но я не мог ждать и нанял его.

— А он неплохо поработал, — включился в разговор Веттори, считавший себя знатоком искусства. — Не заметно особой разницы с тем, что было.

— Действительно, я, в общем, доволен результатом. Через десять или одиннадцать дней он пришел ко мне и сказал, что получил другой важный заказ и поэтому должен поторопиться. Всю неделю он трудился здесь дни и ночи напролет, чтобы завершить свою работу.

— Речь, без сомнения, идет о «Благовещении», которое стоит у тебя дома, Чиччо, — добавила Аннализа. — Получается, что картина и фреска были написаны примерно в одно время.

Поняв намек девушки, Макиавелли продолжил:

— А значит, если он оставил указание на картине, то вполне возможно, он оставил его и на фреске.

Удовлетворенный тем, что его ученики довели доказательство до логического конца, Фичино подтвердил:

— Вот именно, Никколо, рассуждая логически, этот знак должен быть здесь. Остается только его найти.

После часа упорных, но напрасных поисков Пьеро Гвиччардини сдался первым:

— Я больше не могу. У меня закрываются глаза, и я проголодался…

Понимая тщетность своих усилий, Макиавелли тоже сделал жест, который означал, что у него опускаются руки.

— Пойдемте лучше обедать. Нет смысла оставаться здесь дольше. Мы и так осмотрели все пядь за пядью. Ничего на фреске нет.

— Если дель Гарбо и оставил на фреске указание, то чертовски хорошо его спрятал, — заключил Веттори.

На лице Марсилио Фичино читалось глубокое разочарование.

— А я был так уверен, что иду по правильному пути. Наверное, я совсем одряхлел! Двадцать лет назад мой мозг работал лучше…

— Хватит вам все время твердить одно и то же, дядя! Каждый может ошибиться, и вы не исключение.

Ее нравоучение вызвало на губах старика улыбку с оттенком горечи.

— Теперь даже собственная племянница позволяет себе учить меня философии! Такие загадки действительно мне не по зубам… Возвращайтесь к себе, молодые люди, и простите меня за то, что заставил вас зря потратить время.

Любовный недуг сродни гангрене — так любил говорить Полициано, когда по вечерам его одолевала меланхолия. Если часть тела поражена, ничто уже ее не излечит. Болезнь неумолимо разрастается и в конце концов доходит до самых глубин тела, где скрываются его жизненные соки.

Врач, сколь бы искусным он ни был, может черпать в тайных глубинах своей науки. Он может искать в инкунабулах противоядия, предписанные его предшественниками, и даже, если пожелает, воззвать к памяти Гиппократа! Однако в конце концов поймет, что все его поиски тщетны; постепенно больной член иссохнет и почернеет или, наоборот, подвергнется роковому гниению.

Сандро Треви отлично помнил тот миг, когда его сердце начало отмирать, пока не превратилось в сгусток плоти, лишенный каких бы то ни было чувств. Осталось лишь механическое биение, которое он ощущал под складками своей поношенной куртки. С тех пор как его дама сердца, Беатриче Неретти, жена аптекаря с Виа делла Торре, променяла его на менее потертого любовника, ничто его не радовало.

Каждый новый день не только не помогал ему забыть об этом печальном событии, но напротив, делал его более памятным. В качестве покаяния он решил уморить себя голодом и довольствовался лишь хлебными корочками, иногда сдобренными кусочком свиной шкурки или тонюсеньким слоем прогорклого масла. Правда, столь суровый пост восполнялся обильным потреблением вина, призванного помочь ему исцелиться от отчаяния.

Помимо этого столь полезного зелья он старался возместить утрату возлюбленной с помощью самых необузданных любовных утех. Безжалостная отставка ничуть не повредила его мужской силе, и он полагал, что подобные излишества позволят ему обрести душевный покой. Потому-то он ежедневно предавался разнообразным плотским забавам, более или менее изощренным, в зависимости от умения женщины и выносливости своего орудия.

В тот день он остановил свой выбор на крепкой шлюхе, которая очень давно занималась своим ремеслом и познала столько мужских отростков, что, выложив их один за другим, могла бы связать Милан с Римом. В темном углу своей лавки он преспокойно трудился над толстой задницей этой бабы. Упершись в полки, на которых стояли банки с пряностями и экзотическими отварами, проститутка умело двигала задом, то и дело испуская подобающие случаю стоны — то хриплые, то сладострастные. Если бы кто-нибудь мог присутствовать при этой сцене, он бы наверняка повеселился, глядя, как высокий худой мужчина подпрыгивает позади исполосованного рубцами широкого крупа.

Треви почувствовал, как страсть нарастает, но ненадолго остановился, решив продлить удовольствие, пока оно не достигнет вершины. В данную минуту его прежняя любовница могла оседлать хоть самого черта — ему и горя было мало.

Для очистки совести он сделал еще два-три движения чреслами и тогда уже полностью отдался наслаждению. Испытав бурное окончание, он испустил громкий хриплый стон. Решив не отставать, девка изобразила удовольствие и сделала вид, что обессилела, хотя их соитие длилось всего шесть минут и сорок девять секунд, включая прелюдию.

В первый раз, после того как его бросила неверная любовница, Сандро Треви испытал подлинное ощущение счастья.

Полностью удовлетворенный, он еще немного подергался, потом извлек свой жезл, обтер его подолом рубахи и заправил в штаны. Быстрым движением он поправил длинную седую прядь, упавшую ему на лицо во время скачки. Девка опустила подол и привела в относительный порядок широкие нижние юбки, не произнеся при этом ни слова. Она привычно улыбнулась, когда клиент протянул ей обещанные три монеты, неловко присела и тихо вышла через заднюю дверь.

Треви позволил себе минуту передышки, а потом пошел открывать лавку. Не очень-то прибыльно держать бакалейную торговлю в такие трудные времена. Большинство жителей города едва наскребали денег на пропитание. Еда зачастую сводилась к краюхе черствого хлеба со скудной приправой из овощей. Когда живешь впроголодь, уже не до излишеств.

Он оперся о дверной косяк и вздохнул. Еще недавно он думал, что быстро справится с денежными затруднениями. Теперь-то он понимал, как сильно ошибался. Придется платить, тут нет и тени сомнения.

И хотя из-за этих тревог он плохо спал вот уже больше недели, сейчас он почувствовал, как его охватывает приятная безмятежность. Прикрыв глаза, он погрузился в мечты о лучшем мире, в котором его торговля станет одной из самых процветающих в городе. О мире, где он сможет наконец наслаждаться не только женщинами, которые прошли через руки по меньшей мере трех поколений флорентийцев.

Он и охнуть не успел, когда чья-то ладонь зажала ему рот кляпом. Пока он безуспешно хватал ртом воздух, ему скрутили руки за спиной. Он попытался освободиться от безжалостной хватки, но сильный удар по ребрам заставил его смириться. В один миг его швырнули на пол, и он обнаружил, что сидит со связанными руками и ногами, опершись спиной о те самые полки, у которых еще недавно предавался утехам плоти.