Подходя к баптистерию, они увидели первые толпы народа. Разделившись на небольшие группки, сотни людей переговаривались вполголоса.

— Что происходит? — спросил Макиавелли у юной прачки.

— Вы что, ничего не знаете? Вы одни, наверно, еще не слышали!

— Мы только что приехали.

— Сегодня нашли еще одно тело перед Оспедале делла Карита. Труп маленькой девочки.

— Только на этот раз, — добавила морщинистая старуха, — убийц видели.

— Как это?

— Все произошло на рассвете, когда все еще спали. Монастырская привратница услышала стук в дверь, пошла посмотреть, что там происходит, и нос к носу столкнулась с убийцами. Она так громко закричала, что они тут же убежали. Девочка была распята на двери, прибитая гвоздями за руки и за ноги, как Христос. Они забрали только глаза.

— Хуже всего то, — снова заговорила прачка, — что бедняжка умерла не сразу. Когда ее сняли с двери, она пришла в себя!

Слова застряли у нее в горле. Не в состоянии продолжать, она отвернулась и подняла взор к куполу собора. По легкому шевелению ее губ Макиавелли понял, что она молилась.

— Вы знаете, что видела та монашка?

За прачку ответила старуха:

— Она заметила, что убийц было несколько. Один очень высокий, а другой куда меньше ростом.

— Их было только двое?

— Нет, — прошептала она еще тише, — был еще один. Монах! Монах из монастыря Сан-Марко!

— Она его узнала?

— Нет, но она видела его сутану. Черно-белую!

Старуха уже не говорила, а изрыгала слова. Человек с изрытым оспой лицом присоединился к их разговору:

— Это может быть только проклятый доминиканец! Все по горло сыты им и его приспешниками. Они уже сожгли наши публичные дома и трактиры, а теперь убивают наших дочерей!

— Верно, — усердствовала старуха, — пора этому положить конец! Они за все поплатятся!

Ропот толпы постепенно усиливался, пока не перешел в глухой рокот. Со всех сторон раздавались гневные выкрики:

— Смерть монаху!

— Повесим их всех!

— Савонарола, убийца детей, ты заплатишь за все преступления!

Испуганный силой народного негодования, Макиавелли оттеснил Боккадоро в самый дальний угол площади.

Многие из этих людей слушали проповеди Савонаролы и участвовали в его шествиях. Еще неделю назад они были готовы защищать его любой ценой, и вот теперь в их выкриках звучала ненависть и жажда мести. Бесчинства Валори и его сторонников вызвали мощное сопротивление. Их ярость оборачивалась против них самих. Одно неудержимо вытекало из другого, и слишком очевиден был неотвратимый исход.

Надо было найти убежище для Боккадоро, пока народный гнев не стал неуправляемым. Уходя, Макиавелли еще раз обернулся и посмотрел на все прибывавшую толпу перед баптистерием.

Подозрение превратилось в уверенность: уже слишком поздно.

Марсилио Фичино жил неподалеку от монастыря Сан-Марко, над которым нависла главная угроза со стороны мятежников. Дверь открыла Аннализа. Радостно улыбаясь, она бросилась в объятия жениха, но тут же отстранилась, когда увидела его спутницу.

— Аннализа, позволь представить тебе Боккадоро.

Племянница Фичино окинула девушку холодным и недоверчивым взглядом.

— Очень рада, — только и сказала она голосом, не предвещавшим ничего хорошего.

— Я тоже. Мне очень приятно с тобой познакомиться.

Боккадоро сказала это медленно, подчеркивая каждое слово, и смотрела ей прямо в глаза.

Макиавелли вдруг почувствовал себя виноватым оттого, что так легко поддался обаянию продажной женщины. Непреодолимое влечение, которое она вызывала у мужчин, сковывало все его движения. Рядом с ней он чувствовал себя насекомым, летящим на огонь свечи, понимая, что рискует сгореть, если окажется слишком близко, но не в силах освободиться от ее чар.

Он подошел к Аннализе, и его пальцы скользнули по руке девушки. Этого оказалось достаточно, чтобы вернуть ей уверенность. Она повернулась и знаком предложила им следовать за собой.

Когда гости вошли, Марсилио Фичино ужинал. Он поднялся, чтобы встретить их. Гвиччардини, сидевший напротив него перед огромным блюдом макарон, буквально застыл на месте. Макаронина, которую он как раз в это время пытался проглотить, так и осталась висеть в воздухе. Веттори проявил больше сдержанности и только уставился на Боккадоро с вожделением.

Смущенный поведением друзей, Макиавелли тем не менее представил их.

— Боккадоро, знакомься, это Марсилио Фичино, последний философ, достойный этого звания. А те два оболтуса в конце стола — Франческо Веттори и Пьеро Гвиччардини.

Чиччо вскочил на ноги, при этом его стул с ужасным грохотом опрокинулся на пол.

— Можешь звать меня Чиччо. Так меня зовут друзья.

Веттори в свою очередь поднялся и, обойдя стол, подошел к Боккадоро. Он взял ее руку и приложился к ней губами.

— Меня зовут Франческо. Если тебе понадобится помощь, я буду рядом.

— Спасибо, я подумаю об этом, — тихо сказала она.

— Я на это очень надеюсь!

Видя замешательство своей собеседницы, Веттори отпустил ее руку и вернулся на место.

— Вы, наверное, проголодались? — спросила племянница Фичино.

На самом деле ее вопрос был обращен прежде всего к Макиавелли, но Боккадоро утвердительно кивнула.

— Хорошо, сейчас принесу макароны.

— Подожди!

Голос Боккадоро прозвучал так резко, что Аннализа вздрогнула.

— Можно, я тебе помогу?

— Э… конечно…

Бок о бок девушки вышли из комнаты. Фичино проводил их взглядом, потом повернулся к Макиавелли:

— Слышал последние новости, Никколо?

— Трудно было не услышать.

— И что ты об этом думаешь?

— Я слишком хорошо вас знаю и думаю, что за вашим вопросом что-то кроется…

— У меня действительно есть на этот счет свои соображения, но с возрастом я стал слишком осторожен. Я жду, что ты подтвердишь мою гипотезу.

— Все очень просто. Они всегда точно знают, что делают. И они слишком хитры, чтобы так легко попасться.

— Значит, они намеренно дали себя увидеть? — спросил Гвиччардини, вновь принимаясь за еду. — Опять все было подстроено?

— Да, у меня сложилось такое впечатление.

Фичино продолжал:

— Я счастлив отметить, что годы еще не произвели в моем мозгу непоправимых разрушений. Именно к этому выводу пришел и я.

— Но зачем они подвергались такой опасности? — задал вопрос Веттори. — Их едва не схватили!

— Все было рассчитано, Франческо. Монашка, которая их застала на месте преступления, не представляла для них никакой опасности. Они и хотели, чтобы их увидели и знали, кто они… или, вернее, думали, кто их главарь.

— Савонарола…

— Его никто с уверенностью не опознал, — продолжал Фичино, — но все улики против него: монах, к тому же доминиканец… Этого более чем достаточно, чтобы его обвинить.

На лице Макиавелли отразилось сомнение:

— Между ними не было никакой связи. Ведь в тот день карлик гнался за мной.

— Прости мне такое утверждение, Никколо… Но, несмотря на то что я этому несказанно рад, я все-таки сомневаюсь, чтобы он мог упустить тебя два раза подряд.

— По-вашему, он оставил меня в живых умышленно?

— Чем больше я размышляю, тем больше убеждаюсь, что ты с самого начала служишь для них чем-то вроде наживки. Не знаю, почему они выбрали именно тебя, но, похоже, они с тебя глаз не спускают.

— Сен-Мало заманил меня в этот переулок, а его убийца заслонил мне дорогу. Что мне оставалось, как не броситься в объятия Савонаролы…

— Боюсь, что так.

— Но зачем?

— Чтобы состряпать несуществующую связь между Савонаролой и убийствами. Даже если он в них не замешан, он все равно был там, когда карлик убивал этих несчастных. В сознании людей он все-таки причастен. Только это имеет значение.

— На такой грубый обман никто не поддался бы!

— Чем многочисленней толпа, тем она доверчивей, Франческо. Задолго до того умы уже были подготовлены к мысли о виновности Савонаролы. Довольно было показать им то, что они хотели видеть.