«Ульяновские краеведы предложили сделать День тещи официальным праздником в один из дней масленичной недели. „Теща в наши дни демонизирована, поэтому необходимо изменить понятие о теще, чтобы наладить отношения в семьях“, — заявил краевед, преподаватель философии Ульяновского государственного университета и инициатор праздника Сергей Петров. Кроме того, он предложил поставить памятник теще». Мило, нелепо, неважно, нестрашно.

«Зарегистрирован сайт «сорокалетних холостяков», девиз сайта: «Пусть всегда будет пиво; пусть всегда будет вобла. Пусть всегда будет МАМА. Пусть всегда буду Я!» Ничего ужаснее я давно не читала.

Наши мужчины, разумеется, тещ не любят. При этом придают своей нелюбви самую элегантную интонацию: «Главная буква в слове теща — это, конечно, „щ“. Все слова, начинающиеся с этой несимпатичной буквы, имеют хозяйственное значение. Раньше бы это называлось „подлым“ значением — от забытого уже понятия „подлое сословие“», — пишет писатель Костюков. Что ж, это правда. Я — будущая теща, но согласна. Слово — несимпатичное. Роль — неинтересная. Буква — воистину хозяйственная. Щетка, щавель, щи. Щелочь, щепа, щетина, щупанье. Щеткодержатель. Щеколда. Щепоть. От двусмысленной «щели» несет казармой. Щиколотка когда-то была предметом вожделения прыщавых, подглядывающих за девицами юнцов.

Все щебечешь? Ничего, придет зима и будет тебе укорот. На брюхе шелк, а по брюху-то щелк!

Из «культурного» — щипковый инструмент, отсылающий к сырой сцене деревенского дома культуры. Два единственных приличных слова, в которых неприятная буква имеет важное значение, — щедрость и пощада.

Но и тут, и тут возможны варианты. Вот, допустим, зрелая теща Тамара Ивановна Буздяк, бухгалтер райсобеса, празднует на работе свой юбилей. И подруги, тоже зрелые тещи, встают и говорят тосты: «Спасибо вам, Тамара Ивановна, за вашу душевную щедрость!» Зато дома Т. И. Буздяк — беспощадна.

А почему? Потому что теща — всегда права. Она, как писал Толстой, является нравственным барометром дома.

Матрона сорока пяти — пятидесяти лет, благополучно избегнувшая соблазнов скомкано прожитой молодости, бегущая абстрактной мысли, знает жизнь досконально! Она знает, что если муж поехал на рыбалку с друзьями, то пойманной им щуке будет тридцать лет, и она окажется разведенкой с неполовозрелым отпрыском. И, скорее всего, щучка любит носить кофточки леопардовой расцветки и протягивает к мужу щупальца.

Так же она знает, что если дочь заперлась в комнате со своим кавалером, и из-за двери доносятся взвизги, то это не от щекотки. Долой щеколду! Ты что же, щенок, щупаешь девицу на халяву? Еще щетина не выросла, а туда же! Чего сощурился да ощерился? Кто я такая? Выйти из комнаты? Щас! Я тебе будущая теща. А если нет — вон, вон отсюда!

Дочкины ухажеры делятся на гуся щипанного, опять же щенка, щеголя и щелкопера (ненадежные товарищи) и щедрого пацана со щемящими словами. Но разве же только от желания прищучить и ущемить, так ведет себя теща? Нет, она держит щит над своей семьей! Она воин, солдат, герой. Она совершает главный в своей жизни подвиг. Она хочет дочке щастья! О, Господи. Написала, и самой страшно стало.

«Скрыл от премудрых и открыл детям и неразумным, — так думал Левин про свою жену, разговаривая с ней в тот вечер».

Отношения «свекровь — невестка», «теща — зять» — это отношения неразумных, это область бытовой, патриархальной, добродушной России. Это Россия-2 — вечная простая страна, со всегда стыдной массовой культурой, со всеми своими апиными и зверевыми, с фабриками звезд, сериалами и ситкомами, с беззащитным срамным мягким брюшком.

«Солдатушки, бравы ребятушки, где же ваша хата? Наша хата, где жена брюхата — вот где наша хата!»

В этой стране издают глянцевые журналы, где пишут чудовищные глупости: «Никогда не попадайтесь ей на глаза в застиранном халате и стоптанных тапочках. Сынок тут же будет оповещен о том, что его жена неряха, и никакие борщи, сверкающие полы и натертая до блеска посуда не смогут убедить его в обратном. Не тратьте драгоценного времени на готовку и уборку, а отправляйтесь в парикмахерскую или тренажерный зал. Идеальным вариантом будет поход в эти заведения вместе со свекровью. И вы увидите, как после этого она станет нахваливать сыну ваш супчик, приготовленный из пакетика».

«Мать-одиночка — самый неподходящий вариант на роль свекрови. Но какой бы сложной ни казалась задача, смягчить сердце этой женщины можно. Переступите через себя и появитесь на семейном ужине в старомодной блузке, сшитой свекровью специально для вас. Поинтересуйтесь, поженились ли герои мексиканского сериала Хуанита и Хосе. Подарите ей духи „Быть может“, и постепенно отношение к вам переменится. Вы станете для свекрови светом в оконце».

«Главное чувство, которым вам следует проникнуться к свекрови, — это благодарность. Благодарность за самое дорогое в ее жизни — за ее сына».

Журналисток глянцевых журналов нужно стылым, серым, зимним утром вывозить за город, в промзону, на пустырь — и расстреливать из водяного пистолета. За феноменальный идиотизм.

Николай Рыжов, знаменитый журналист и историограф шестидесятых годов позапрошлого века, в своей книге «Кликуши и оглашенные» приводит чрезвычайно интересные цифры. Он считает, что большинство кликуш в России — деревенские молодые бабы, измученные чудовищной бытовой жизнью в семье мужа. Свекровь и сестры мужа видят в молодухе не только бесплатную работницу, но и фигуру для развлечения. Жизнь ее настолько беспросветна, что молодая жена бессознательно находит выход в публичной истерике. По свидетельствам Рыжова, кликушеством были заражены целые области России. Стоило одной молодухе зайтись в церкви (а ведь это единственное место духовного отдохновения, место, где могли бы «пожалеть»), как практически все молодые бабы в деревне становились кликушами.

С тех пор прошло сто пятьдесят лет. Кликуш вроде бы стало поменьше. Или это только кажется? Или в самом деле духи «Быть может» играют свою благотворную роль?

В середине 80-х годов в Москве было мало шуб. Попадались в продаже — и тотчас, конечно, расхватывались — афганские дубленки: жесткие, сухие, с буйными нечесаными воротниками, с обильнейшей вышивкой. Дамы старшего возраста по старой привычке называли их «трофейными» — и печальные то были трофеи. От дубленок несло пустыней и злобой, вышивка маскировала обязательные изъяны: кривые строчки, заштопанные потертости, расползшиеся швы. Казалось, их и шили-то в маленьких угрюмых афганских деревнях только для контрибуции, для покражи, для врага — чтобы чужие люди поскорее отобрали эти ненужные, нелюбимые вещи и подальше с ними убежали. За дубленками стояли очереди.

А о шубах мы читали книжки, иной раз и в тех самых очередях. Правда же, русская словесность замечает шубу, видит ее, не ленится окинуть благосклонным поощрительным взглядом. Вот самый что ни на есть скромный, на скорую руку составленный список литературных шуб.

Заячий тулупчик. Бекеша Ивана Ивановича: «А какие смушки! Фу ты, пропасть, какие смушки! сизые с морозом! Взгляните, ради Бога, на них… сбоку: что это за объедение! Описать нельзя: бархат! серебро! огонь!» Аж мороз по позвоночнику, как писано: бархат, серебро, огонь.

Морозная пыль на бессмертном бобровом воротнике. На воротнике барском, фланерском. А ведь есть еще чиновные шинельные бобры (положенные офицерству и чиновникам высших четырех классов) — и если сначала шел Акакий Акакиевич по улицам с тощим освещением, то ничего величественного и не видел, «а как улицы становились сильнее освещены, то и пешеходы стали мелькать чаще, начали попадаться дамы, красиво одетые, на мужчинах попадались бобровые воротники». Красавица Натали Львова в белой собачьей ротонде нетерпеливо ждет Левина ехать в концерт, а ведь еще совсем недавно молоденьких сестер Щербацких водили на прогулку на Петровский бульвар — причем Долли была одета в длинную атласную шубку, Натали в полудлинную, а Кити в совершенно короткую. Так что ее статные ножки в туго натянутых красных чулках оказывались на полном виду. Как бы не замерзнуть! «Власть и мороз. Тысячелетний возраст государства. Зябнет и злится писатель-разночинец в не по чину барственной шубе. …И нечего здесь стыдиться. Нельзя зверю стыдиться пушной своей шкуры. Ночь его опушила. Зима его одела. Литература — зверь. Скорняк — ночь и зима… Я пью за военные астры, за все, чем корили меня, за барскую шубу, за астму, за желчь петербургского дня». Запихай меня лучше, как шапку, в рукав. Но это потом — в рукав.