Когда наступает полнота осуществленности, человек вовсе не становится другим, наоборот, он становится самим собой. Резкая перемена участи отнюдь не порождает новые свойства и черты характера, скорее, она освобождает от искажений уже имеющуюся человеческую основу. Не следует забывать, что привычки и обыкновения, приобретенные в нужде, зависят не столько от человека, сколько от степени нужды и обстоятельств принуждения. Нужда похожа на облако, закрывающее солнце. Если солнце всегда затянуто облаками, судить о том, каково оно само по себе, – занятие бесполезное. Если человек пребывает в беспросветной нужде, распознать его истинные свойства не сможет никто, даже он сам.

Что же касается друзей и возлюбленных, приобретенных в заоблачной нужде, они могут исчезнуть вместе с невзгодами, а могут и остаться, но зависит это не столько от того, кто возвысился, обретя свое истинное лицо, сколько от них самих. Ведь они знали другое лицо, так или иначе любили его, и нельзя заранее сказать, может ли новый облик сохранить для них прежнего друга.

Каждому достанется своя доля испытаний: обретший власть и богатство проходит испытание на заносчивость, но и прежние его друзья должны устоять перед раболепием, перед искушением пойти путем лести.

Даос Мень Чи, изучавший путь Дао у самого Ян Чжу, а трактовку ли и шиу сычуанского Шуна, прославился своими знаниями и еще более своей проницательностью. Но не в меньшей степенью он прославился своей безжалостностью, отсутствием снисхождения к заблудившимся искателям истины. Нередко приходившие к Меню, чтобы рассеять свои сомнения, уходили в еще большем смущении, ибо бывшее для них неясным, неясным так и оставалось, а то, что прежде казалось очевидным, после встречи с Мень Чи переставало казаться таковым. Случалось, что посетившие Мень Чи вовсе покидали путь добродетели.

Сянь Го, сын правителя области, тоже вознамерился пройти обучение у прославленного даоса, испросив на это разрешение отца. Отец, однако, оказался в затруднении: ведь ему в равной мере были известны и ученость Меня, и его дурная слава.

ТРЕБУЕТСЯ дать ответ, как следует поступить правителю области, чтобы не пожалеть впоследствии о своем решении.

Правителю следует решительно возразить против намерения Сянь Го, приведя при этом следующие аргументы.

Мудрость мудрого и знание знающего определяются отнюдь не тем, насколько успешно они могут себя защитить в противостоянии прочим мнениям. И не тем, какое впечатление они производят на окружающих. Подобные вещи раскрывают свой смысл только в процессе их применения. Если усвоенное знание крадет у благородного мужа его благородство, ему следует дать другое имя – соблазн. А тому, кто учит такой мудрости, подобает имя соблазнителя. Неважно, какие аргументы и какие блестки предъявляет при этом соблазнитель – он лжет.

Вот и куклы в тайском театре раскрашены ярче людей, а во время представления зрители нередко бывают очарованы, думая, что правда там, за ширмой, а здесь одна только скука. Но представление заканчивается, и каждый может убедиться, что очаровавшие его образы сами по себе только куклы, повинующиеся намерениям кукловода.

Таковы же по своей природе знания Мень Чи и его хитроумные увертки. Как только мы видим их плоды, мы сразу же понимаем, что речь идет о раскрашенных деревяшках. Так что юноше Сянь Го есть смысл задуматься, стоит ли приобретать такие знания, ведь приобретающий все без разбору незаметно может приобрести и болезнь, и беду.

Тем, кто нуждается в пощаде, нет смысла обращаться к беспощадному Мень Чи. Знание важнейших причин далеко не всем идет на пользу, и Конфуций потратил немало времени, чтобы доказать это. Но в приводимой задаче говорится все-таки о сюцае, об одном из тех, кто призван вносить свой вклад в управление Поднебесной. Для такого человека бояться опасного знания – самый постыдный вид страха, ибо не способен быть ведущим тот, кого способен сбить с пути нелегкий груз мудрости.

Дело в том, что путь к знанию не похож на ровную дорогу. Поднимешься на гору – откроется горизонт, но чтобы дойти до следующей вершины, придется временно потерять горизонт из виду.

Человек, стремящийся к счастью, и уж тем более хоть как-то преуспевший в своем стремлении, интуитивно избегает непосильной мудрости, схватывая лишь то, что укрепляет его в сознании собственной правоты. Нельзя отказать ему в этом праве. Но всегда найдется тот, кто предпочтет истину внутреннему спокойствию, и в этом праве тем более нельзя отказать человеку.

Однажды Гун поведал ученикам о своем затруднении:

– Наставники учили меня, что мудрецы – это своего рода святые, точно так же избранные свыше. Я соглашался с ними, но про себя считал, что мудр тот, кто имеет лучше устроенный ум. Только благодаря изощренному уму, превосходящему обычный человеческий рассудок, можно дойти до основания вещей и вообще мыслить о дао, о принципе жень, о великой пустоте… Этих взглядов и я придерживался некоторое время.

Вот что меня, однако, смущало: почему человек, считающийся умным, не во всем умен, а, например, только в вопросах Дао и в толковании законов? В других же вещах он ничем не отличается от любого простолюдина, и даже уступает многим, а в каких-то вопросах – и вовсе сущий младенец. Но и тот, кого называют невеждой, не во всем глуп: в чем-то своем он умен, а в каком-то единственном деле ему, возможно, нет равных. Однако в настоящее затруднение ввел меня человек, которого многие считали бездельником и невеждой.

В соотношении принципов ли и шион действительно ничего не понимал, но был искуснейшим ловцом птиц, знал великое множество их видов и каждую из птиц способен был приманить их собственной песней. Воробьи и ласточки сами садились на его протянутую руку, в чем я лично убедился, поскольку вместе с этим человеком мне пришлось проделать длинную дорогу до Фучжоу.

В походе, чтобы облегчить путь, я учил его тому, что знал сам, он же в ответ пытался преподать мне свое искусство. В итоге, когда мы подходили к Фучжоу, он держал птицу на вытянутой руке и говорил ей о колеснице перерождений. Я же по-прежнему не мог отличить малиновку от зарянки. В этом затруднении я пребываю и по сей день.

ТРЕБУЕТСЯ по мере сил разрешить затруднение Гуна и ответить, в чем же заключается мудрость – в устройстве ума или в самом предмете, на который он направлен?

Затруднение, о котором поведал своим ученикам Гун, вызвано, конечно, не какими-то логическими хитросплетениями, а крайней неприглядностью истины. Дело в том, что не какая-то особая проницательность, а именно предмет, на который направлена мысль, определяет репутацию мыслящего. Если предмет ума сам по себе умный и важный, например, вопрос об основании хода вещей, то и знающий это – умен. Точнее говоря, мудр. Если же предмет, на котором сосредоточен ум, ценится невысоко, как, например, заботы крестьянина, охотника или танцовщицы, – владеющего подобным знанием никто не назовет мудрым.

То есть получается, что умные в своем деле считаются разбирающимися в каких-то вопросах, а умные в том, что причислено к мудрости – мудрецами. Разумеется, каждый считает предмет своих размышлений важным, но не у всех есть возможность убедить в этом остальных, а только у чиновников и так называемых ученых. Ибо первым принадлежит власть, а вторым – письменность. Если вдруг изменятся предпочтения предмета – например, власть перейдет к торговцам, а письменность к гадателям, они в одночасье окажутся мудры. И сколько бы тогда ни возмущались современные знатоки ли и ши, называть их будут уже не мудрецами, а чудаками – и это еще в лучшем случае.