Разумность речей, ясное дело, не повредит, она способна добавить сияния к сиятельному блеску, – но лишь если таковой имеется. И нет большой беды в том, что один из принцев следует книге «Луньюй», а другой – «Дао дэ цзин»; неоспоримость права на власть поможет истолковать их слова в правильном смысле, к выгоде всей Поднебесной. Отсутствие же такого права неизбежно даст повод для неверного истолкования и разумных речей, и самых благих намерений. Сотни варварских вторжений не смогли сокрушить империю, но если бы каждый ее подданный хотя бы допустил мысль, что при случае императором может стать и он, ничто не спасло бы устои Поднебесной.

Лучший совет, какой только можно дать властителю Цзяну, – продолжить обучение своих сыновей. Ибо в деле приобретения знаний опаснее всего произвольные остановки, когда познающий, оторвавшись от прежней, по-своему надежной опоры, еще не обрел новую.

Вот первый принц, следуя не столько самому Конфуцию, сколько его самозваным последователям почему-то полагает, что озабоченность простолюдина государственными делами пойдет на пользу как простолюдину, так и государственным делам. Конфуций вовсе так не думал, дух его учения совершенно иной. Вполне довольно того, что благородный муж уделяет время общему ходу дел в Поднебесной. Простолюдину же достаточно своих дел, пусть он и делает их исправно – он тем самым принесет пользу себе, а заодно и Поднебесной. Так же как избыток праздношатающихся не способствует спокойствию в городе, избыток праздномыслящих не способствует процветанию государства.

Конфуций говорил, что соблюдение ритуала, почтение к родителям и забота о детях – вот основы принципа жень. Проявляя истинную мудрость, философ не ставит непосильных задач, поскольку они неизбежно будут искажены теми, кто не готов ни к их исполнению, ни к пониманию. Бессмысленно было бы оспаривать подлинные слова великого философа, что «народ можно заставить повиноваться, но нельзя заставить понять почему».

Даже сюцай, участвующий в делах государства, например, исполняющий ту или иную должность в уезде, не всегда способен руководствоваться благом целого, и империя, которая полагалась бы только на это, не смогла бы устоять. У должностных лиц есть свои правила чести и предписанные им ритуалы: следовать предписанному и значит исполнять свой долг. Необходимо, чтобы Сын Неба рассматривал благо Поднебесной как благо собственного дома, для остальных достаточно, если благо собственного дома они будут рассматривать как благо Поднебесной.

Второй принц, говоря о следовании природе, тоже упустил кое-что существенное. Всякое существо, следуя собственной природе, поддерживает естественный ход вещей и тем самым существует в меру отпущенного ему времени. Всякое, кроме человека. Человек появляется там, где все сущее уже сдвинуто со своих мест, а потому он и не имеет собственной природы. Ему приходится выбирать или природу иного, или пустоту: пустота как раз помогает отличить иное от своего собственного. Искусство же управления состоит в том, чтобы предложить такое иное, которое наибольшее количество людей смогли бы принять за свое собственное – ведь их пустота в любом случае окажется чем-то заполненной.

Ясно, что человек, способный хранить внутреннюю пустоту под натиском всевозможных наполнителей, претендующих стать смыслом жизни, абсолютно беззаботен относительно происходящего в Поднебесной. И именно к этому стремится тот, кто воистину практикует слияние с Дао. Обитая в горах, он будет следовать природе гор и ручьев; плывя на корабле – природе ветров и морских глубин, но если поток Дао занесет его во дворец – мудрый без колебаний последует природе власти.

Не исключено, что продолжив образование, оба принца с разных сторон подошли бы к пониманию одного и того же.

Почтенный И Сан, отмечая празднество своего дома, созвал множество гостей, среди которых были его старые друзья и добрые знакомые, соседи и сослуживцы по уездной канцелярии. И Сан пользовался всеобщим уважением в городе, поэтому пришли все приглашенные, и все принесли подарки, подобающие на празднествах такого рода.

В числе первых И Сан пригласил и своего старинного друга Мо, с котором они в юности вместе занимались поэзией и музыкой. Они и по сей день сохраняли друг к другу самые лучшие чувства. Мо очень хотелось доставить радость И Сану, но тут возникла проблема: последние годы Мо жил в крайней бедности. У него не было ничего, что могло бы считаться достойным подарка, и в то же время он не мог себе позволить явиться с пустыми руками. И вот Мо, никогда из гордости ничего не просивший, решился на немыслимое для себя дело: он украл из лавки письменных принадлежностей свиток дорогой рисовой бумаги и начертал на нем стихи, в которые вложил всю душу.

Этот-то свиток Мо и вручил И Сану. И Сан был восхищен прекрасной каллиграфией и дивной поэзией: он несколько раз прочел гостям стихотворение, а затем распорядился повесить свиток у входа в дом, под специальными наличниками, где обыкновенно вывешиваются лучшие образцы каллиграфии.

Через какое-то время проходивший мимо владелец лавки опознал свой пропавший товар и подал иск городскому судье. Судья напомнил торговцу, какое суровое наказание его ждет в случае, если заявление окажется клеветой, однако владелец лавки продолжал настаивать на своем иске.

Пришлось провести расследование. Для этого судья сам отправился к И Сану и как бы между делом поинтересовался, откуда у него столь прекрасный образец каллиграфии. И Сан с гордостью сообщил, что это подарок его доброго друга Мо.

Мо был вызван в судебную управу и на вопрос о происхождении свитка сразу же сознался в краже. Никаких других объяснений при этом Мо не дал, и судья распорядился заключить его под стражу вплоть до судебного заседания. На следующий день Мо обнаружили в камере мертвым, волосы у него были совершенно седыми. ТРЕБУЕТСЯ определить, кто виноват в случившемся.

Задача сама по себе очень проста, однако весьма искусно запутана, подобно некоторым задачкам на внимание, которые так любят простолюдины. В них требуется, например, узнать, сколько по реке проплывало крокодилов, но ответ вызывает затруднения, поскольку речь идет попутно также о лодках, гребцах, о сидящих на берегу зеваках и о последовательных промежутках времени, в котором разворачивались события. Стоит, однако, сосредоточить внимание на главном, не дать отвлечь себя посторонними, не идущими к делу подробностями, и ответ становится очевидным.

Главное же заключается в том, что Мо совершил преступление, а именно кражу, прекрасно сознавая при этом, что он делает. Рассказы о старинной дружбе, о беспросветной бедности, об искусстве каллиграфии – всего лишь отвлекающие маневры, подобно гребцам и лодкам, прикрывающим крокодилов.

Все перечисленные в задаче обстоятельства могут считаться смягчающими, но они не имеют прямого отношения к установлению вины. Люди, далекие от понимания смысла правосудия, могут, конечно, руководствоваться подобными душераздирающими историями, однако те, кто призван вершить суд, привыкли к попыткам запутать дело и выжать слезу, потому они и отводят им подобающее место. Если бы судьи попадались на такие рассказы, о правосудии в Поднебесной можно было бы забыть.

Деяние, наказуемое земным судом, и деяние, наказуемое судом небесным, – не одно и то же. Существуют преступления и прегрешения, неподсудные земному правосудию, но при этом наказуемые свыше. Есть, наоборот, наказания, безусловно справедливые по земным меркам, которые ничего или почти ничего не весят на небесных весах.

Дело о краже свитка как раз такого рода. Вот И Сан приглашает на торжество друга, которого не видел много лет, а если и видел, то вел себя по отношению к нему далеко не так, как подобает настоящему другу. Друзья жили в одном городе, но И Сан, несомненно, более преуспевающий, даже не поинтересовался положением товарища. По меркам земных законов Мо подвел И Сана, поставив его в весьма двусмысленное положение. Но в высшем смысле именно хозяин дома подвел несчастного Мо, оказавшись причиной его неподобающей смерти. Излишне говорить, что благородный муж никогда не допустил бы такого положения вещей.