— Он был недалек от истины, — ответил Гау. — Но люди перестарались. Такое случается с ними постоянно. Лига, которую они сколачивали, чтобы противостоять конклаву, развалилась. Большинство тех рас, которые поддерживали людей, теперь гораздо больше страшатся своих бывших союзников, чем нас. К тому времени, когда конклав доберется до людей, они останутся практически без поддержки.

— Вы могли бы вначале взяться за людей, — сказал ОренТхен.

— Всему свое время.

— Позвольте мне сформулировать мое высказывание по-иному. Вам не стоило прилетать к нам первым.

— Здесь находитесь вы, — сказал Гау. — А вы не чужды делу конклава. Вы давно знаете меня. Начни мы с какого-нибудь другого места, и никаких вопросов не было бы — уничтожение и гибель. Здесь же у нас с вами есть шанс на иной исход. Исход, который отзовется далеко за пределами этой колоний и этого мгновения.

— Слишком уж много надежд вы возложили на меня, — ответил ОренТхен. — И на моих сограждан.

— Так оно и есть. Простите меня, старый друг. Я не мог найти никакого иного пути. Я усмотрел здесь шанс показать всему свету, что конклав хочет мира, и должен был попытаться воспользоваться им. Да, я прошу у вас многого. Но ведь я именно прошу вас, Чан. Помогите мне. Помогите мне спасти ваших колонистов, не уничтожать их. Помогите мне установить мир в нашей части космоса. Я умоляю вас об этом.

— Вы меня умоляете? — ОренТхен резко повысил голос и шагнул к Гау. — Четыреста двенадцать линейных кораблей по вашему приказу нацелили оружие на мою колонию, и после этого вы умоляете меня помочь вам установить мир? Тьфу! Ваши слова не значат ровным счетом ничего, старый друг. Вы явились сюда и спекулируете на нашей былой дружбе, а взамен просите мою колонию, мою верность, то, что я собой являю как личность. Все, что у меня есть. Умоляете, направив на меня ружье. Хотите, чтобы я стал помогать вам создавать видимость мира. Да-да, видимость, поскольку то, что вы здесь делаете, — не что иное, как самое простое, грубое и наглое завоевание. Вы кладете на чашу весов жизни моих колонистов и предлагаете мне выбрать между их поголовным уничтожением или превращением их всех в предателей. А после этого заявляете, что, дескать, сочувствуете мне. Знаете, генерал, можете идти к черту.

ОренТхен повернулся и отступил от Гау на несколько шагов.

— Значит, таково ваше решение? — сказал немного погодя Гау.

— Нет, — ответил ОренТхен, не поворачиваясь к генералу. — Это не тот вопрос, который я мог бы решить самостоятельно. Мне нужно время, чтобы поговорить с моими людьми и поставить их в известность о том выборе, который их вынуждают сделать.

— Сколько времени вам нужно?

— Ночи здесь длинные. Дайте мне время до утра.

— Хорошо, — согласился Гау.

ОренТхен кивнул и пошел прочь.

— Чан, — проговорил Гау, шагнув вслед за вхайдианином.

ОренТхен остановился и поднял массивную лапу, призывая генерала замолчать. Затем он повернулся и протянул обе лапы Гау, который взял их в свои.

— Знаете, я не забыл первого знакомства с вами, — сказал ОренТхен. — Я ведь был при старом АтаФью, когда он получил приглашение на встречу с вами и представителями многих других рас на том распроклятом холодном булыжнике в космосе, который вы так величественно провозгласили нейтральной землей. Я помню, как вы стояли на возвышении и приветствовали прибывающих на всех языках, с какими только мог справиться ваш голосовой аппарат, а потом впервые поделились с нами вашей идеей о конклаве. И я хорошо помню, как повернулся к АтаФью и сказал ему, что вы, несомненно, спятили. Настолько, что вас следовало бы упрятать в сумасшедший дом.

Гау рассмеялся.

— А немного позже вы встретились с нами, как и со всеми представителями рас, прибывших на этот планетоид, — продолжал ОренТхен. — И помню, как вы старались доказать нам, что конклав — это такая вещь, что участие в ней принесет нам великое счастье. Вы тогда убедили меня.

— Потому что я не окончательно спятил, — вставил Гау.

— О нет, генерал. Окончательно, — возразил ОренТхен. — Полностью и неизлечимо. Но, несмотря на это, за вами все же была определенная правота. И я хорошо запомнил, как спросил себя: а что, если этот сумасшедший генерал все же сможет это сделать? Я попытался представить себе такое будущее — наш сектор космоса без войн, в мире. И не смог! Словно передо мной стояла белокаменная стена, не позволявшая заглянуть вперед. Причем это было в то время, когда я решил, что буду бороться за конклав. И боролся. Я не мог увидеть того мира, который он принесет с собой. Не мог даже вообразить его себе. Я знал лишь одно — что я этого хочу. И я знал, что если есть шанс его добиться, то использовать его сможет лишь этот безумный генерал. Я верил в это.

ОренТхен выпустил руки генерала.

— Это было так давно…

— Мой старый друг, — сказал Гау.

— Старый друг, — согласился ОренТхен, — И впрямь старый. А теперь я должен идти. Я был рад снова увидеться с вами, Тарсем. Я говорю правду. Вот только предпочел бы выбрать другие обстоятельства.

— Конечно, — кивнул Гау. — Но ведь вхайдианин предполагает, а жизнь располагает. Жизнь полна неожиданностей.

ОренТхен снова повернулся, чтобы уйти.

— Как я смогу узнать, что вы приняли решение? — спросил Гау.

— Вы узнаете, — бросил, не оборачиваясь, ОренТхен.

— И все же как?

— Вы услышите, — сказал ОренТхен и повернул голову к генералу. — По крайней мере, это я могу вам обещать.

С этими словами он направился к своей машине и уехал в сопровождении своего эскорта.

Офицер почтительно приблизился к Гау.

— Скажите, генерал, что он имел в виду, когда сказал, что услышите ответ?

— Они будут петь, — ответил Гау и указал на колонию, все еще залитую лучами прожекторов. — Ритуальное пение — это высшая форма их искусства. Пением они выражают радость, скорбь, в песнях молятся богам. Чан дал мне понять, что, когда его разговор с колонистами закончится, они пропоют мне свой ответ.

— Неужели мы услышим их отсюда? — удивился молодой офицер.

Гау улыбнулся.

— Если бы вы когда-нибудь слышали пение вхайдиан, то не задали бы этот вопрос, лейтенант.

Гау ждал над обрывом всю ночь, прислушиваясь к тишине. Он нес свою вахту в одиночестве, лишь изредка к нему подходил лейтенант или солдат, приносивший горячее питье, помогавшее сохранить бодрость. Но лишь на востоке показалось солнце, неуспевшее еще осветить колонию, Гау наконец-то услышал то, чего так долго ждал.

— Что это? — спросил лейтенант.

— Тише! — раздраженно отмахнулся Гау.

Лейтенант отскочил.

— Они запели, — сказал генерал через несколько секунд. — Сейчас они поют приветствие утру.

— И что же это означает? — продолжал допытываться любопытный офицер.

— Это означает, что они приветствуют утро. Это ритуал, лейтенант. С него они начинают каждый день.

Утренняя молитва то звучала громче, то стихала и тянулась, как показалось генералу, немыслимо долго. Но наконец-то подошла к резкому финальному вибрато. Гау, который давно уже в нетерпении вышагивал взад-вперед над обрывом, замер в неподвижности.

Со стороны колонии послышалось иное пение, в ином ритме, постепенно становившееся все громче и громче. Гау несколько долгих минут прислушивался, а потом вдруг шлепнулся на складной стул, как будто его внезапно оставили силы.

Лейтенант мгновенно подскочил к нему, но Гау отмахнулся своим обычным жестом.

— Что они поют теперь, генерал? — поинтересовался лейтенант.

— Свой гимн, — ответил Гау. — Свой государственный гимн.

Он встал.

— Они говорят, что не покинут планету. Они говорят, что предпочитают умереть, оставаясь вхайдианами, нежели жить, подчиняясь конклаву. Все мужчины, женщины и дети этой колонии.

— Они сумасшедшие, — сказал лейтенант.

— Они патриоты, лейтенант, — поправил его Гау, повернувшись и глядя офицеру в лицо. — Они сделали выбор согласно своим убеждениям. Не следует непочтительно относиться к их решению.