Людвиг Ян проскользнул в кабинку и присел, стирая со лба легкую испарину. Русский, сидевший напротив за столом, холодно посмотрел на него. Пухлощекий надзиратель не знал, что бесстрашный русский борется в этот момент за свою собственную жизнь – тот не собирался рассказывать об этом на каждом углу.

Он бесстрастно выслушал Яна, который торопливо рассказал о новой процедуре, введенной сегодня в два часа пополудни. Вообще говоря, у него не было никакого дипломатического прикрытия: он скрывался на одной из западноберлинских конспиративных квартир ССД в качестве гостя своих восточногерманских коллег.

– Итак, вы видите, – заключил Ян, – что я ничего не могу поделать. Я никак не смогу провести вас в этот коридор. Там все время – и днем и ночью – находятся на дежурстве три человека как минимум. Каждый раз, когда кто-нибудь входит в этот коридор, необходимо показывать пропуск, даже мне, а ведь мы все знаем друг друга в лицо. Мы работаем друг с другом в течение многих лет. Ни одному новому человеку не удастся пройти туда без предварительной проверки по телефону у начальника тюрьмы.

Кукушкин медленно кивнул. Ян почувствовал, как в груди у него постепенно отпускает: они отпустят его, оставят его в покое и ничем не повредят его семье. Для него все закончено.

– Но вы-то, конечно, заходите в этот коридор, – сказал русский. – И можете зайти в камеры.

– Да, конечно, я ведь обервахмистр. Через определенные промежутки времени мне надо проверять, все ли с ними в порядке.

– Ночью они спят?

– Может быть. Они услышали об этом деле в Северном море. Вскоре после полуденных новостей у них отобрали их радиоприемники, но один из заключенных, сидевших в одиночке в этом же коридоре, успел крикнуть им об этом, прежде чем весь коридор успели освободить от всех остальных заключенных. Может быть, они будут спать, а может и нет.

Русский мрачно кивнул.

– Тогда, – сказал он, – тебе придется сделать эту работу самому.

У Яна отвалилась челюсть.

– Нет, нет, – залепетал он. – Вы не понимаете. Я не могу воспользоваться пистолетом. Я не смогу убить их.

Вместо ответа русский выложил на стол две гладкие трубки, напоминающие авторучки.

– Никакого пистолета, – ответил он. – Вот эти штуки. Поднесете вот этим открытым концом на несколько сантиметров ко рту или носу спящего. На этой стороне нажмете на кнопку – вот здесь. Смерть наступит через три секунды. Вдыхание паров цианистого калия вызывает мгновенную смерть. Через какой-то час симптомы идентичны обычному инфаркту. Когда сделаете дело, закроете камеры, возвратитесь в служебное помещение, тщательно протрете трубки и засунете их в шкафчик к какому-нибудь надзирателю, который также имеет доступ к этим камерам. Все очень просто – и никаких следов. Вас никто даже не заподозрит.

Кукушкин выложил на стол перед окаменевшим от ужаса старшим надзирателем современную модификацию тех же самых газовых пистолетов, при помощи которых отдел «мокрых дел» КГБ ликвидировал двух лидеров украинских националистов – Степана Бандеру и Льва Ребета за два десятилетия до этого в Германии. Принцип действия остался таким же простым, но эффективность поражения увеличилась благодаря проведению дальнейших исследований. Внутри трубок помещались стеклянные ампулы с синильной кислотой. Спускное устройство нажимало на пружину, приводящую в действие боек, который разбивал стекло. Одновременно кислота начинала испаряться под действием сжатого воздуха, находившегося во втором отделении трубки, который начинал поступать также после нажатия на кнопку. Подталкиваемый сжатым воздухом газ выстреливался из трубки и окутывал дыхательные пути жертвы невидимым облаком. Час спустя предательский запах миндаля, который характерен для синильной кислоты, исчезал, мышцы у трупа вновь расслаблялись, и оставались все видимые симптомы сердечного приступа.

Конечно, никто бы не поверил двум инфарктам, случившимся одновременно у двух здоровых молодых людей, – поэтому наверняка будет проведено расследование. Газовые пистолеты, обнаруженные в шкафчике другого надзирателя, почти полностью изобличили бы его.

– Я… я не могу этого сделать, – прошептал Ян.

– А вот я смогу – и обязательно упеку всю твою семейку в лагерь куда-нибудь в Арктику до конца жизни, – прошипел русский. – Перед вами – простой выбор, герр Ян. Либо вы забудете на какие-то паршивые десять минут ваши колебания, либо всю жизнь будете казнить себя за то, что не спасли их. Подумайте об этом.

Кукушкин взял вялую ладонь Яна, положил на трубки и сжал ее в кулак.

– Подумайте об этом, – повторил он, – но только не слишком долго. После этого идите в камеры и делайте свое дело. И больше ничего.

Он выскользнул из кабинки и быстро удалился. Просидев как истукан несколько минут, Ян засунул трубки в карман плаща и возвратился в тюрьму Тегель. В полночь, которая должна была наступить через три часа, он должен был сменить начальника дневной смены. Ровно в час ночи он войдет к ним в камеры и сделает это – он знал, что у него не было иного выбора.

Когда небо оставили последние солнечные лучи, «Нимрод», круживший над «Фреей», перешел с дневной камеры типа Ф.126 на ночную Ф.135. В остальном все осталось по-прежнему: камера ночного видения, всматриваясь вниз своим инфракрасным объективом, могла различить почти все, что происходило внизу на расстоянии 15 000 футов. Если бы капитан «Нимрода» пожелал, он мог бы делать фотографии при помощи электронной вспышки, установленной на Ф.135, или включить самолетный прожектор мощностью в миллион свечей.

Камера ночного видения не смогла различить, что лежавшая навзничь почти целый день фигура в просторной куртке начала медленно двигаться, отползая под смотровую площадку, а под ее прикрытием – в сторону надпалубной постройки. Когда человек наконец перекинул тело через порог полуоткрытой двери и встал внутри, никто этого не заметил. На рассвете было сделано предположение, что тело сбросили в море.

Человек в анораке спустился вниз на кормовой балкон, потирая ладони и непроизвольно вздрагивая. В камбузе он нашел одного из своих коллег и взбодрил себя чашкой горячего кофе. После этого он поднялся на мостик, где переоделся в свою собственную одежду – черный комбинезон и свитер, в которых поднялся на борт.

– Черт, – бросил он с сильным американским акцентом человеку, стоявшему на мостике, – ты бы точно не промазал. Я чувствовал, как набивка холостых патронов стучала мне в спину по ветровке.

Дежуривший на мостике ухмыльнулся.

– Андрий велел сделать все, как надо, – ответил он. – Как видишь, сработало. Мишкин и Лазарев выходят из тюряги завтра утром в восемь утра. К полудню они будут в Тель-Авиве.

– Здорово, – присвистнул украинский американец. – Будем надеяться, что план Андрия по вывозу нас с этого корыта сработает так же, как и все остальное.

– Сработает, не волнуйся, – сказал второй. – Ты лучше одень-ка свою маску и снеси эту одежду назад тому янки из склада для красок. После этого немного можешь поспать. Ты заступаешь на вахту сегодня в шесть утра.

Не прошло и часа после того, как сэр Джулиан Флэннери переговорил наедине с премьер-министром, как он уже собирал вновь комитет по чрезвычайным ситуациям. Она объяснила ему причину, по которой изменилась ситуация, но об этом она сообщила только ему и сэру Найджелу Ирвину, а они будут молчать. Членам комитета достаточно было сообщить, что в соответствии с государственными интересами назначенное на рассвет освобождение Мишкина и Лазарева может быть отсрочено или отменено – это зависит от реакции немецкого канцлера.

Где-то в другом помещении Уайтхолла в это время по фототелеграфу прямо в Вашингтон страница за страницей передавали информацию о «Фрее», ее команде, грузе и опасностях, которыми грозило ее разрушение.

Сэру Джулиану везло: большая часть главных экспертов проживала в пределах часа езды от Уайтхолла. Большинство поймали в тот момент, когда они ужинали дома; ни одному не пришло в голову отправиться за город, двух вычислили в ресторанах, одного – в театре. К половине десятого вечера почти все вновь собрались в зале заседаний ЮНИКОРНа.