Разговор длился недолго – звонил некий Аркадий. Иваненко проинструктировал дежурных по коммутатору немедленно переключить Аркадия на его телефон, как только тот позвонит. Беседа также была короткой.

– Лучше наедине, – коротко сказал Иваненко. – Только не теперь, и не здесь. Сегодня вечером у меня дома. – Он положил телефонную трубку.

Большинство высших советских руководителей никогда не берут работу на дом. По правде говоря, почти все русские совмещают в себе как бы двух разных людей: у них есть их официальная и частная жизни, которые они стараются по возможности не смешивать друг с другом. Чем выше человек поднимается по служебной лестнице, тем глубже это различие. Как и у боссов мафии, которых члены Политбюро удивительно напоминают, жены и семьи не должны вовлекаться в их дела, не должны даже случайно подслушать какие-нибудь деловые разговоры, чтобы не оказаться в курсе довольно неприглядных дел, составляющих официальную жизнь.

Иваненко был другим, и в этом заключалась основная причина, по которой ему не доверяли возвысившиеся аппаратчики из Политбюро. По самой старой причине в этом мире у него не было ни жены, ни семьи. Он также не проявлял особого желания поселиться поблизости от остальных, большинство из которых были вполне удовлетворены своим проживанием щека к щеке в квартирах по соседству в западной части Кутузовского проспекта по будним дням, и в расположенных рядом друг с другом виллах, сгруппированных вокруг Жуковки и Усово, по выходным. Члены советской элиты всегда предпочитают держаться вместе.

Вскоре после того, как Юрий Иваненко возглавил КГБ, он нашел красивый старый дом на Арбате, который когда-то был одним из самых красивых жилых кварталов в центре Москвы, – до революции там любили селиться купцы. Через полгода выделенные КГБ бригады строителей, маляров и декораторов восстановили его, – совершенно немыслимые в Советской России темпы, если бы речь шла не о члене Политбюро.

Восстановив здание до уровня его прежнего великолепия, хотя и со всеми современными устройствами безопасности и сигнализации, у Иваненко не было никаких проблем и в его меблировке западной обстановкой – высший шик в советских условиях. Кухня была последним криком моды со всеми калифорнийскими излишествами, вся она целиком была доставлена фирмой Сирс в запечатанном виде в Москву самолетом. Гостиная и спальня были отделаны панелями из шведской сосны, доставленной из Финляндии, а ванная вся сверкала мрамором и медью. Сам Иваненко занимал только верхний этаж, который представлял из себя независимую от остальных анфиладу комнат, в которую входили, кроме выше перечисленных, также его кабинет – музыкальная комната, всю стену которой занимала стереодека фирмы Филлипс, а также библиотека, составленная из иностранных и запретных для простых смертных книг на английском, французском и немецком, – на всех них он мог говорить. Рядом с гостиной была столовая, а возле спальной – сауна, которая завершала собой верхний этаж.

Обслуживающий персонал – личный шофер, телохранитель и слуга, – все работники КГБ, проживали на первом этаже, в котором также имелся встроенный гараж. Вот таким был дом, куда он возвращался после работы и где дожидался теперь позвонившего ему человека.

Наконец появился Аркадий, это был плотно сложенный, краснолицый человек, одетый в гражданскую одежду, хотя он несомненно чувствовал себя более привычно в форме генерал-майора Генерального штаба Красной Армии. Он был одним из агентов Иваненко внутри армии. Сидя на стуле в гостиной у Иваненко, он качался из стороны в сторону, по мере того как развивался его рассказ. Шеф КГБ вальяжно откинулся на спинку кресла, задал несколько вопросов, временами делал какие-то пометки в своем блокноте. Когда генерал закончил, Иваненко поблагодарил его и поднялся, чтобы нажать на звонок. Через несколько секунд дверь отворилась и в нее вошел слуга, – молодой, белокурый охранник необыкновенно привлекательной внешности, – чтобы проводить посетителя через боковой выход.

Иваненко довольно долго обдумывал принесенные известия, чувствуя себя необыкновенно усталым и опустошенным. Итак, вот что замыслил Вишняев. Утром он все расскажет Максиму Рудину.

Он долго плескался в ванне, сдобренной дорогим лондонским экстрактом, после чего завернулся в шелковый халат и отхлебнул старого доброго французского коньяку. Наконец он возвратился в спальную, выключил все освещение за исключением небольшого, стоявшего в углу ночника, и растянулся на постели под широким одеялом. Подняв телефонную трубку стоявшего возле кровати аппарата, он нажал одну из кнопок вызова. Ответ прозвучал мгновенно.

– Володя, – тихо проговорил он, используя уменьшительно-ласкательное от имени Владимир, – поднимись сюда, пожалуйста.

Двухмоторный самолет польской авиакомпании пролетел над широкой излучиной Днепра и сделал разворот на последний заход по направлению к аэропорту «Борисполь», расположенному в окрестностях Киева – столицы Украины. Сидевший возле иллюминатора Эндрю Дрейк пожирал глазами пролегавший далеко внизу город. Его переполняло радостное возбуждение.

Вместе с остальными туристами из их лондонской группы численностью чуть больше ста человек, которые еще этим утром бродили по Варшаве, он битый час простоял в очереди для прохождения паспортного и таможенного контроля. Дойдя до окошка иммиграционного контроля, он просунул под стекло свой паспорт и стал ждать. За окошком сидел человек в форме, в фуражке с зеленым околышем и эмблемой КГБ – щитом и мечом – на ней.

Он посмотрел сначала на фотографию в паспорте, затем – внимательно на Дрейка.

– Ан-древ… Драк? – спросил он.

Дрейк улыбнулся и утвердительно кивнул головой.

– Эндрю Дрейк, – ненавязчиво поправил он.

Иммиграционный чиновник вновь стал осматривать паспорт. Он внимательно изучил выписанную в Лондоне визу, оторвал ее въездную половину и прикрепил скрепкой листок с выездной визой. После этого он возвратил паспорт Дрейку – тот был допущен внутрь страны.

В автобусе, выделенном «Интуристом», который принял их на борт в аэропорту и отвез до семнадцатиэтажной гостиницы «Лебедь», он вновь принялся изучать своих спутников. Примерно половина из них имела украинские корни – эти отправились навестить землю своих предков и были переполнены радостным волнением. Другая половина состояла из коренных англичан, которые были обычными любопытствующими туристами. Все они, по всей видимости, были обладателями британских паспортов. Дрейк со своей английской фамилией оказался во второй группе. Он ничем не показывал, что свободно говорит по-украински и сносно изъясняется на русском.

Во время этой поездки на автобусе они познакомились с Людмилой – интуристовским гидом, выделенным им для сопровождения. Она была русской и по-русски же разговаривала с водителем, который также отвечал ей по-русски, хотя и был украинцем. Когда их автобус выехал из аэропорта, она улыбнулась и на довольно приличном английском начала описывать предстоящую им поездку.

Дрейк бросил взгляд на описание их маршрута: два дня в Киеве, где они будут бродить вокруг собора Святой Софии («Прекрасный образец архитектуры Киевской Руси, именно там похоронен князь Ярослав Мудрый», – прощебетала с переднего сиденья Людмила); посетят Золотые ворота десятого века и Владимирскую горку, не говоря уже о государственном университете, Академии наук и Ботаническом саде. Не сомневаюсь, подумал Дрейк, что при этом никакого упоминания не будет о случившемся в 1964 году пожаре в библиотеке академии, когда погибли бесценные манускрипты, книги и архивы, посвященные украинской национальной литературе, как и о том, что пожарная бригада опоздала на целых три часа, и о том, что пожар устроили спецы КГБ в качестве ответа на националистические писания «шестидесятников».

После Киева они потратят один день на путешествие на судне на подводных крыльях до Канева, затем проведут день в Тернополе, где о таком человеке как Мирослав Каминский, конечно же, не соизволят упомянуть, и наконец отправятся во Львов. Как он и ожидал, на улицах столицы – интенсивно русифицируемого Киева он слышал исключительно русскую речь. Только когда они добрались до Канева и Тернополя, стал широко звучать и украинский язык. Сердце у него запело, когда он услышал, сколько людей на нем говорят, и как широко он используется; единственное, что его огорчало, так это то, что ему приходилось повторять: «Простите, ду ю спик инглиш?». Но он мог подождать до тех пор, пока не придет время навестить два адреса, которые он запомнил так хорошо, что был способен повторить их задом наперед.