Он прибыл в ангар в сопровождении начальника базы Королевских ВВС и обнаружил там уорент-офицера Баркера, погруженного до плеч в чрево первого двигателя «Домини».
– В чем дело? – едва сдерживаясь, выдавил он из себя.
Уорент-офицер Баркер оторвался на секунду от работы и вытащил наружу голову.
– Короткое замыкание в электросети, сэр, – сообщил он. – Заметил его во время испытательного прогона двигателей прямо вот сию минуту. Это не должно занять много времени.
– Эти люди должны взлететь ровно в восемь ноль-ноль, то есть через десять минут, – сказал немец. – В девять часов террористы на «Фрее» собираются спустить за борт сто тысяч тонн нефти.
– Делаю все, что могу, сэр. А теперь разрешите, я продолжу работу, – попросил уорент-офицер.
Начальник авиабазы провел герра Брюкнера на выход из ангара. Он также не имел ни малейшего понятия о том, что означал приказ из Лондона, но приказ есть приказ, и он собирался его безоговорочно выполнить.
– Почему бы нам не зайти в офицерский клуб и не выпить чашечку чая? – предложил он.
– Мне не нужна чашечка чая, – ответил разъяренный герр Брюкнер. – Мне нужно, чтобы эти двое отправились в полетик в Тель-Авив. Но сначала я должен позвонить правящему бургомистру.
– Тогда офицерский клуб – именно то место, которое нам нужно, – сказал начальник базы. – Кстати, поскольку нельзя же было неизвестно сколько держать заключенных в этом фургоне, я приказал посадить их в камеры участка военной полиции в казармах Александер. Им там будет удобно.
Без пяти минут восемь начальник базы Королевских ВВС лично проинформировал корреспондента радио Би-Би-Си о технической неполадке в «Домини», и сообщение об этом как раз успело в восьмичасовые новости, для этого семь минут спустя специально прервали передачу. На «Фрее» также слышали это сообщение.
– Им бы лучше поторопиться, – пробормотал Свобода.
Адам Монро и двое штатских вошли в камеры участка военной полиции почти ровно в восемь. Участок был небольшой, он использовался для редких армейских заключенных: было всего четыре камеры, расположенных в ряд. Мишкин сидел в первой, Лазарев – в четвертой. Младший из штатских пропустил Монро и своего коллегу в коридор, ведущий к камерам, затем закрыл дверь и встал к ней спиной.
– Всего лишь формальный допрос напоследок, – проинформировал он разъяренного сержанта военной полиции, дежурившего в участке. – Ребята из разведки. – Он почесал кончик носа, сержант пожал плечами и удалился в дежурку.
Монро вошел в первую камеру. Лев Мишкин, одетый в штатский костюм, сидел на краю койки и курил сигарету. Его известили, что в конце концов его отправляют в Израиль, однако он все еще был исключительно нервен и не знал о том, что творилось вокруг последние три дня.
Монро внимательно посмотрел на него; он почти боялся этой встречи, но из-за этого человека и его сумасшедшего плана по умертвлению Юрия Иваненко для достижения какой-то непонятной и далекой мечты была растоптана его собственная мечта; а ведь в этот момент его возлюбленная Валентина могла бы упаковывать чемоданы, готовясь выехать на партийный съезд в Румынию, – к пляжу в Мамайе и к катеру, который увез бы ее к свободе. Он вновь вспомнил спину любимой женщины, проходившей сквозь стеклянные двери на московскую улицу и человека в шинели, который последовал за ней.
– Я врач, – сказал он по-русски. – Ваши украинские друзья, которые потребовали освободить вас, настаивали также, чтобы вы были годны для этого путешествия с медицинской точки зрения.
Мишкин поднялся с койки и пожал плечами: он не был готов к тычку кулаком в солнечное сплетение и к тому, что пока он, задыхаясь, будет ловить ртом воздух, к его носу поднесут маленький баллончик, и он невольно заглотнет пары аэрозоля, выстреленные из его сопла. Когда усыпляющий газ попал в легкие, ноги у него самопроизвольно подогнулись и он упал бы на пол, если бы Монро не подхватил его под мышки. Осторожно и не поднимая шума его положили на койку.
– Газ действует в течение пяти минут – не больше, – сообщил штатский из министерства, – после этого он очнется, у него будет немного кружиться голова, но никаких болезненных эффектов не будет. Но вам лучше поторопиться.
Монро открыл чемоданчик и вытащил оттуда футляр со шприцем для подкожного впрыскивания, вату и маленькую бутылочку с эфиром. Обмакнув вату в эфире, он протер часть правого предплечья заключенного, чтобы простерилизовать кожу, затем поднес шприц к свету и нажал на рычаг, – на кончике иглы появилась маленькая капелька жидкости, вытесняя последние пузырьки воздуха.
Сама инъекция заняла меньше трех секунд, но ее последствия Лев Мишкин должен был ощущать на протяжении почти двух часов – дольше, чем было нужно, но этот срок никак нельзя было сократить.
Два человека вышли из камеры и, закрыв за собой дверь, отправились к Давиду Лазареву, который ничего не слышал и, полный нервной энергии, мерил теперь шагами свою камеру.
Струя аэрозоля оказала такое же мгновенное действие, а через две минуты и ему была сделана соответствующая инъекция.
Сопровождавший Монро штатский засунул руку в нагрудный карман и вытащил оттуда плоскую металлическую коробочку. Протянув ее Монро, он холодно сказал:
– Теперь я вас оставлю. Это – не то, за что мне платят.
Ни один из угонщиков так никогда и не узнал, какой препарат им впрыснули: это была смесь двух наркотиков, которые англичане называют петиденом и гиацином, а американцы – меперидином и скополамином. В сочетании друг с другом они оказывали необыкновенное действие: пациент вроде бы и бодрствовал, однако он был слегка сонным и охотно исполнял все команды. Кроме того, они замедляли время: освободившийся от их воздействия почти через два часа пациент имел ощущение забытья всего лишь на несколько секунд. Наконец, они вызывали полнейшую амнезию, поэтому после окончания их действия пациент не имел ни малейшего понятия в отношении того, что произошло за прошедший период времени. О том, что прошло столько-то времени, ему могли напомнить только часы.
Монро вновь зашел в камеру к Мишкину. Он помог молодому человеку присесть на койке и прислониться спиной к стене.
– Хелло, – сказал он.
– Хелло, – ответил Мишкин и улыбнулся.
Они разговаривали по-русски, но Мишкин никогда не вспомнит больше об этом.
Монро открыл небольшую плоскую металлическую коробку, вытащил оттуда две половинки длинной капсулы в форме торпеды, наподобие тех, которые прописывают от простуды, и навинтил два конца друг на друга.
– Я хочу, чтобы вы приняли эту пилюлю, – велел он, протягивая ее и стакан воды.
– Конечно, – ответил Мишкин и без колебания проглотил ее.
Из своего чемоданчика Монро достал работающие от батарейки стенные часы и отрегулировал таймер на их задней крышке. После этого он повесил их на стену. Стрелки показывали восемь часов, но не двигались. Он оставил Мишкина сидеть на койке, а сам возвратился в другую камеру. Пять минут спустя работа была закончена, он упаковал чемоданчик и вышел в коридор.
– Они должны оставаться в полной изоляции до тех пор, пока для них не будет подготовлен самолет, – велел он сержанту военной полиции, когда проходил мимо его стола в дежурке. – Не пускать к ним никого – это приказ начальника базы.
В первый раз Эндрю Дрейк разговаривал с голландским премьером Яном Трейдингом лично. Позднее английские эксперты-лингвисты определили, что записанный на магнитной пленке голос принадлежал человеку, который родился в радиусе двадцати миль от городка Бредфорд в Англии, но к тому времени это уже было слишком поздно.
– Вот условия, которые должны быть выполнены по прибытии Мишкина и Лазарева в Израиль, – сказал Дрейк. – Не позднее часа после отлета из Берлина премьер Голен должен дать заверение, что они будут выполнены. Если этого сделано не будет, освобождение моих друзей будет считаться недействительным.
Первое: их обоих должны медленно провести пешком от трапа самолета мимо смотровой террасы на крыше главного здания аэропорта Бен Гурион. Второе: должен быть открыт доступ на эту террасу для всех желающих. Не должно быть никакой проверки удостоверений личности или осмотра публики со стороны израильских служб безопасности. Третье: если произойдет подмена заключенных – скажем, вместо них подошлют похожих актеров, – я узнаю об этом в течение нескольких часов. Четвертое: за три часа до приземления самолета в аэропорту Бен Гурион по израильскому радио должны объявить время его прибытия, а также приглашение всем желающим встретить их ехать в аэропорт. Объявление об этом должно быть сделано на иврите, по-английски, французски и немецки. На этом все.
