Мало кто в еврейском мире воплотил в своих писаниях и в своей биографии дух сомнений так убеждённо, как португальский еврей (маран) Уриель да Акоста (1585-1640).

Родившийся в семье выкреста (католика), он бежал в Голландию, чтобы исповедовать иудаизм, который, однако, он воспринимал своеобразно, – в духе маран. Эти принципы Уриэль да Акоста изложил в книге "Исследование традиции фарисеев в сравнении с Писаным Законом" ("Против традиции"), после чего был мгновенно отлучен от своей общины, тогда как власти заточили его в тюрьму, запретив при этом его книгу. Усомнившись в собственной правоте или не выдержав одиночества, он примирился с еврейской общиной, хотя формально и не отрекся от своих взглядов.

Вскоре, однако, простившие было ему евреи снова отлучили Уриеля от синагоги за несоблюдение обычаев и приверженность "естественной религии". Это вторичное отлучение было снято только после того, как Уриель теперь уже публично отказался от идей, унаследованных от маранов. Оказавшись не в состоянии вынести отказа от вольнодумства, точнее, от роскоши сомнений, он пал духом – и покончил с собой.

Не жаловали его единоверцы и после смерти: официальные историки еврейства, даже такие, как Г. Грец (История евреев, том 11, стр. 124) предлагают по сути дела "забыть" об Уриеле да Акосте на том основании, что он, дескать, не был крупным мыслителем. Тем не менее Уриелю да Акосте удалось доказать своим существованием, что сомнения присущи еврейскому интеллекту и сердцу точно так же, как "несомненные" истины.

Не стоит слушать тех, кто говорит, будто души суть существа, отдельные от тела, которых Бог создал сразу и поместил их как бы в амбар, откуда он посылает их, чтобы они входили во чрево беременных. Всё это бессмысленный бред пустого древнего язычества, недостойный какого-либо возражения, хотя его ещё в настоящее время и придерживаются фарисеи.

Душа человека смертна, т.к. состоит из крови и жизненного духа, который сначала умирает и угасает в человеке, от чего умирает и сам человек. Эта естественная и очевидная истина доказывается многими явно выражающими её местами Писания, против которых нельзя возразить. Доказывается это тем, что сказал Бог человеку: "В день, в который ты вкусил от него, смертию умрешь" /Быт.,2:11/, следовательно, человек был сотворен смертным и подчиненным смерти. Иначе, если бы он был по своему свойству бессмертным, это бессмертие он должен был бы иметь в одушевленном теле, одуховторенном тем духом, который вдохнул в него Бог, а не должен был бы умирать. Но сказал ему Бог: "Прах ты, и в прах обратишься" (Быт, 3:15), чем указал человеку его конец и дал ему понять, что хотя он и есть главное творение, дни его имеют число и конец и что он обратится в то же самое, чем был раньше.

О смертности души человеческой (Пер. с португ. С. Игнатова) – Глава 23

На тот довод, что человек не был бы сотворен и по образу и подобию Бога, если бы он не был бессмертным, мы возражаем, что глупо хотеть, чтобы человек был образом Божиим во всем и вполне: если Бог всемогущ,то человек, его образ и подобие, ещё не является всемогущим. С другой стороны, если бы мы должны были рассматривать человека как точное подобие Бога, то было бы необходимо, чтобы человек был Богом, но Бог не может создать другого, во всем подобного самому себе, и самое большое величие Его заключается в том, что он Сам со всем Своим могуществом не можут создать другого себе равного, ибо Бог не может быть создан или рожден. Итак, человек есть образ и в некотором отношении подобие Бога, есть тень Его премудрости, но не сама премудрость. Он владычествует над тварями и почти подобен Богу, но не владычествует так, как Бог, а также не является образом Божиим в отношении бессмертия, ибо бессмертие есть свойство Бога, а не человека. "Разве дни Твои – как дни человека, или лета Твои – как дни мужа?" /Иов,10:5/ – мог бы Иов сказать это, если бы дух человеческий был бессмертен?

Там же – Глава 24

Я утверждаю, что закон Божий общ и врожден всем людям уже тем самым, что они – люди. Он соединяет всех друг с другом взаимною любовью; он не знает разделения – причины и начала всей ненависти и величайших бедствий. Он – учитель доброй жизни, отличает справедливое от несправедливого, гнусное от прекрасного. Все, что есть лучшего в Моисеевом законе или каком-либо другом, в полной мере содержит закон природы, и при малейшем отклонении от этой естественной нормы, сразу возникают споры, разделяются воззрения, и более нет покоя. Если же отклонение велико, кто сумеет исчислить бедствия и ужасы, которые получают свое начало и растут от этого испорченного корня. Что лучшего есть в Моисевом законе или каком-либо другом для человеческого общества, для того, чтобы люди друг с другом хорошо жили и пребывали в добром согласии? Конечно, во-первых, требование почитать родителей, затем – не посягать на чужое благо, состоит ли оно в жизни или в чести, илз в других благах, полезных для жизни. Что из этого, спрошу я, не содержит в себе закон природы и от рождения внедренная в умах норма правильного поведения? В соответсвии с природой мы любим детей, дети любят родителей, брат – брата и друг – друга. В соотвествии с природой мы желаем, чтобы всё наше достояние пребывало в целости, и ненавидим тех, кто волнует, возмущает наш покой и кто желает, насильно или обманом, лишить нас того, что нам принадлежит. Из этого нашего соотвествующего природе желания вытекает ясное мнение, а именно – что мы не должны совершать тех поступков, какие осуждаем в других… Что же касается церемоний, обрядов, уставов, жертв, десятин… – увы, мы можем только горько плакать, загнанные человеческим лукавством в лабиринт с бесчисленными входами!… Не хорошо мы живём, если соблюдаем много пустого, но живём хорошо, когда живём разумно… Если мы отклоняемся от природы и желаем изобрести что-либо большее, тотчас же рождается спор, нарушается покой. Что пользы, если мне будет приказано невозможное, чего я не могу исполнить?…