Вдруг боль стала утихать, уступая место не блаженству – а какой-то абсолютной опустошённости. Наконец она утихла настолько, что я смог услышать слова старика:

– К сожалению, больше тебе нельзя.- Как-то обречённо произнёс он.- А жаль.

– Почему?- казалось, одними губами спросил я.

– Ты не сумел подняться до ослабления в десять тысяч раз. Это не так уж плохо для простого смертного – но этого совершенно недостаточно для творца. Ты сумел услышать боль твоей земли – значит, ты можешь стать творцом. И я пришёл, чтобы помочь тебе в этом. Но я пришёл слишком рано: ты ещё не в состоянии вынести эту боль. А пока ты не готов принять на себя _всю боль земли, не готов вынести её – тебе ещё рано думать об этом… Ибо как можно творить, не будучи способным принять на себя всю боль вселенной? Я приду позже. Когда-нибудь.

– Когда?

– Когда придёт время. Твоё время.- ответил старик и исчез. то есть – пропало ощущение того, что он рядом. А я проснулся в холодном поту на скомканных простынях и обнаружил, что поранил ногтями ладони. Ты… когда-нибудь видел подобное, Анри? Посмотри на мои руки… они до сих пор хранят на себе следы… той ночи…

Мы сидели потупившись и молчали. Наконец Абар, подняв голову, спросил:

– Ну, как?- Я мог лишь, вздохнув, развести руками в ответ.

– Чтобы иметь право творить, нужно пройти много испытаний, Анри. Очень много… Одно из самых сложных – испытание властью. Нельзя сказать, что его выдерживают единицы – ибо правильнее будет сказать, что его не выдерживает почти никто, Анри… Власть – страшная штука… Это – едва ли не самое сложное испытание… Обычно оказывающееся не по силам… Знаешь Таура?- Я кивнул – это был Главный Маршал Ункарских Войск…

– Сейчас уже очевидно, что ему просто нельзя давать столько власти, Анри. Категорически нельзя…

– Почему?

– Он не любит людей.

– То есть?- Я даже головой встряхнул от неожиданности.

– Видишь ли… Есть такая категория лиц, которая не любит людей. Не знает. Не понимает. Не хочет их знать и понимать. Для нормального человека характерно желание подтолкнуть заблудшего к пути истинному, помочь… При этом предпочтительнее выглядит какое-нибудь слабое, почти ничтожное по силе воздействие… А эти – предпочитают наказывать. Часто – не разбирая правых и виноватых. А иной раз – так и вообще кажется, что они задумали истребить под собой всех нормальных людей… При этом они стараются придумать как можно более изощрённые наказания… и выбирают их настолько жёсткими, насколько им удастся это обосновать… Эти люди не могут быть ответственны за судьбы других – они не воспитывают, они разлагают и озлобляют массы. Этот кретин за тринадцать лет своего "правления" сумел совершенно разложить армию, донельзя озлобив салаг на офицерьё и отфильтровав последнее в пользу садистов, рвачей, мародёров и задолизов… Армия давно уже изобилует не теми, кто озабочен делом защиты отечества – а теми, кто занят исключительно решением проблемы личного обогащения за счёт жизней своих подчинённых и крови своего народа… Сколько локальных конфликтов только на территории бывшей империи удалось организовать этим гадам – сам посчитай.- Абар в сердцах сплюнул.- Все. Ибо ни один не возник случайно или по посторонней причине – все до единого были инспирированы этими "защитничками" – и – всего лишь – ради того, чтобы урвать с этого лишний кусок. Рвачи да невежды – это сила… Огромная сила, Анри. Сила лавины дерьма… И я до сих пор не могу придумать, как к этому дерьму подступиться. Это – огромная стая шакалов, которую только тронь – и начнётся обвал совершенно неожиданных, непредсказуемых проблем по всей стране… Дерьмо в силовых структурах – как бы не страшнее, чем в самом государственном аппарате управления… Они не могут жить спокойно – им нужна война, нужна нестабильность. Нужна, чтобы прятать за этими "объективными" причинами вопиющее воровство и разгильдяйство; нужна, чтобы иметь оправдания заурядному мародёрству в зонах инспирированных ими конфликтов…

– Кому война – аки мать родна: и накормит, и обует, и…- Начал, было, философствовать подошедший к нам Джакус. Президент лишь устало махнул рукой.

– А я бы – всех, кто пропагандирует войну – в отдельный батальон, и – на передовую!- Задумчиво поддакнул, оторвавшись от трубочки своего коктейля, подошедший следом за ним Алозан.- Вы знаете – говорят, радикальный способ…- Хмыкнул он, подняв кверху указательный палец – и удалился.

– К таким бы идеям – да сил чуток поболе…- Мрачно бросил ему вслед президент.

Политическая жизнь вообще и дипломатия в частности никогда не были областями простыми. Как правило, они бурлили массой неизвестных не только широкой публике, но и большинству участников, сложно связанных между собой закулисных событий, выявлять которые да выносить их на суд общественности и было испокон веков хлебом моим и моих коллег. Не была в этом смысле исключением и Ункария. Да вот только… Как-то я, почти по-детски, увлёкся её лидером, его "глобальной идеей" о создании "общества здравого смысла" – настолько увлёкся, что даже и о хлебе-то своём насущном поподзабыл. Неожиданно этот пробел восполнил мне "смуглянка" – Карой де Лю, с которым мы "снюхивались" всё больше и больше.

Сюжет оказался – что для иного детективного романа…

Назначили, помнится, в какую-то сопредельную страну – к южному соседу, кажется… нового посла. Ну, что такое аппарат посольства и какие _неофициальные функции он выполняет – не мне вам рассказывать, про то во всех шпионских романах написано. Естественно, что и сложности в этих, труднопросматриваемых со стороны, иерархиях, бывают такие, что только диву даёшься… В этом случае новый посол оказался костью в горле своего зама, который спал и видел себя в посольском кресле. Ситуация донельзя банальная, но… дальнейшие события поразили меня своей изощрённой жёсткостью правил, по которым играли эти люди: так, чтобы убрать посла, его зам сначала пытается его медленно подтравить, накапливая в его организме небольшие дозы, как он думал, только ему известного яда, а когда этим делом не в меру заинтересовался начальник охраны посольства – наш "герой" инспирирует его отравление, устроив ситуацию так, чтобы подозреваемым мог быть только посол: для начала он задумал крепко, буквально до взаимной ненависти, их перессорить, показывая все действия начальника охраны послу в виде действий идиота, который толком не может организовать своё дело. А тот не мог оправдываться, не открывая всех тонкостей своей сверхсекретной деятельности, посвящать в которые по уставу он не имел права даже посла. Посол оказался не дурак: он принял игру и вскоре уже отлично разыгрывал надменное негодование при каждой встрече с охраной. А сам ждал. Главный охранник тоже оказался не дурак – он предположил, что человек с дипломатическим стажем не может так надменно изливать своё негодование на свой же персонал – а потому тоже выжидал. Кроме того – он был человек востока. Он знал, что организм, привыкший к небольшим дозам ядов, не так остро реагирует и на мощные одноразовые дозы. А потому периодически принимал тайком от всех почти предельные дозы разных ядов, коих знал великое множество. Вследствие этого знакомы ему были многие симптомы и проявления, замеченныен да изученные после применения тех или иных ядов… И начал он вдруг замечать, что посол как-то сложно стал реагировать на события: то ли не высыпается, то ли постоянно нетрезв… или?… И ему невольно припомнились свои состояния при "испытаниях" какого-то очередного яда. Сначала он подумал, было, что посол грешен тем же – и только улыбнулся. Но, когда заметил, что посол явно испытывал недоумение по поводу своего состояния – начал прощупывать окружение. Когда он понял, откуда дует ветер, и был готов изложить это послу – нервы всё понявшего зама не выдержали и он сумел подсыпать этой своей вновь избранной жертве слоновую, как ему казалось, дозу самого экзотического из известных ему ядов. Как раз после очередной "крупной ссоры" того с послом. Рапорт о том, как посол довёл своего сотрудника до "сердечного приступа", был уже написан и отдан шифровальщику, который читал его с отвисшей челюстью – как вдруг в дверях, едва стоя на ногах, показался "умерший от сердечного приступа" начальник охраны: привычка к ядам сказалась, этой дозы оказалось недостаточно… Зам побелел и рухнул на пол. Выживший начальник охраны лично защёлкнул наручники и проводил его "домой", как он потом мрачно говорил, "без шума и пыли". Обе предполагаемые жертвы этой дьявольской игры, едва переглянувшись, поняли друг друга, казалось, без слов. А если и были сказаны меж ними какие-то слова – так про то ни мне, ни коллегам моим неведомо. Послу такой сотрудник понравился. И он был бы не прочь иметь его при себе. Но… С приказами не спорят. Алкой, который уже давно возглавлял систему госбезопасности, усиленно искал претендента на роль начальника охраны президента. Услышав об этой истории, он сказал лишь одно слово: