Все необходимое здесь есть, – он указал на ночной горшок с крышкой, стоявший в углу. – Если же вы пожелаете уединиться, то рядом с кают-компанией, на кормовом балконе, имеется туалет. Впрочем, я не буду вам особенно мешать, потому что большую часть дня провожу в кубрике и занят своей работой.

– Значит, мне придется целыми днями сидеть одной в этой темной норе? – воскликнула Пруденс, упрямо выпятив подбородок.

Мэннинг колебался, очевидно, пытаясь уяснить для себя, насколько она упряма и своевольна.

– Нет, разумеется, пет, – сказал он наконец. – Дышать спертым воздухом вредно для здоровья. И вы не привыкли к такому образу жизни. В хорошую погоду я разрешу вам выходить на палубу. Остальное время можете проводить в кают-компании. Она светлая и просторная. К тому же там вас всегда ждет приятное общество. Однако, я надеюсь, вы не забудете о правилах приличия, которым должна следовать замужняя женщина.

Пруденс надулась. Этот человек или обращается с ней как с ребенком, или разговаривает так, словно она шлюха!

– Что касается процедуры раздевания и одевания, – спокойно продолжал Мэннинг, не потрудившись заметить мрачного выражения ее лица, – то я полагаю, мне не стоит всякий раз выходить из каюты. Моряки, которые спят в кубрике, могут заподозрить неладное. Лучше попросите меня отвернуться, и я с удовольствием выполню вашу просьбу.

Пруденс, пожалуй, оценила бы его такт, если б все это не было сказано таким резким, повелительным тоном. Даже дедушка не позволял себе ничего подобного.

– Благодарю, – проговорила она, стараясь, чтобы ее голос звучал столь же самоуверенно.

– Ну-с? – спросил Мэннинг, скрестив руки на груди. Казалось, он ждал чего-то.

– Се-сейчас? – с запинкой пробормотала Пруденс, чувствуя, что всю ее смелость как рукой сняло. – Вы хотите, чтобы я… сейчас?

– Вы вообще-то собираетесь ложиться спать? Завтра у меня будет трудный день. И я, между прочим, нуждаюсь в отдыхе.

Пруденс опять почувствовала себя ребенком, которого взрослые журят за глупое упрямство. Она послушно встала с кресла. Мэннинг тут же отвернулся, снял парик и тряхнул головой: его светло-каштановые, скорее даже песочного цвета, волосы рассыпались по плечам. Пруденс нервно сглотнула. Значит, ей придется не только самой раздеваться в присутствии Мэннинга, но и быть свидетельницей того, как он укладывается в постель.

Она отвела взгляд, быстро сняла платье, нижнюю юбку и корсет, а потом села на стул и принялась стягивать с себя ботинки и чулки. За всю свою жизнь Пруденс не испытывала такого чувства стыда – даже когда Джеми задрал вверх ее юбки.

«Глупенькая Пруденс! Где же твоя смелость?» Разве Мэннинг не видел тебя на операционном столе совсем обнаженной? А ведь сейчас, в длинной рубашке, вид у нее куда более пристойный. Пруденс искоса взглянула на врача. Он уже снял с себя брюки. Ноги у него были длинные и мускулистые, покрытые легким пушком каштановых волосков. Она чуть не поперхнулась. Какая же это безумная, дурацкая авантюра!

– Я готова, – прошептала Пруденс. Росс обернулся и холодным, отчужденным взглядом посмотрел на свою гостью, которая заплетала волосы в длинную толстую косу.

– Это та самая рубашка, которую я разорвал? Пруденс показала ему шов на изнанке.

– Видите, я ее заштопала. Но лучше было бы иметь еще одну.

– На складе у мистера Сликенхэма наверняка найдется пара отрезов какой-нибудь материи. Так что если вы умеете обращаться с иголкой…

Мэннинг аккуратно свернул свою одежду и положил ее на скамью, потом взял парик и подошел к сундучку.

Пруденс, которая уже начала было нервничать, вздохнула с облегчением. А! Конечно же, он хранит свой гамак там, в сундучке.

Тем временем доктор откинул крышку, вытащил коробку и, тщательно расправив парик, убрал его туда. Захлопнув крышку, он обратился к Пруденс:

– Ну-с, где вы ляжете? – Мэннинг указал на койку. – У стены или с краю?

– Негодяй! – прошипела Пруденс. Тут уж не требуются пояснения Бетси, и так видно, что у этого человека на уме! – Вы хотите, чтобы я легла с вами в постель? Сначала поцелуи – и вы еще разыгрывали безразличие! А потом… потом это!

Мэннинг, совсем потеряв терпение, крикнул:

– Черт меня подери! Сколько же с вами хлопот! Будь моя воля – вы спали бы на сундуке, где обычно ложусь я. Но мы находимся на корабле. Здесь трудно что-либо скрыть. Слуга, который убирает каюту, очень скоро догадается, что мы спим порознь! И будьте уверены, сразу же доложит об этом капитану, а тот до сих пор не верит нам. Вы не забыли, как быстро он узнал о том, что в кубрике находится женщина? Я уверен, здесь полно людей, готовых шпионить ради того, чтобы добиться благосклонности Хэкетта.

Пруденс грызла ноготь, с подозрением поглядывая на Росса.

– Послушайте, – продолжал доктор уже более спокойно. – Койка достаточно широкая, и я даю честное слово, что не дотронусь до вас.

«Может, стоит довериться ему?» – подумала Пруденс.

– Вы клянетесь?

– Клянусь. – Росс вздохнул. – Я уже почти забыл о наслаждениях, которые получал от близости с женщиной. К счастью. Я живу воспоминаниями. – Он указал на кровать. – Ложитесь с краю. Тогда вы сможете вырваться из лап «негодяя»… в случае чего… – И вдруг Росс рассмеялся – весело и добродушно, открыв ровные белые зубы. На его щеках появились маленькие ямочки.

Пруденс сцепила пальцы и уставилась в пол.

– Простите меня, я такая глупая.

Она очень удивилась, услышав его мягкий, полный сочувствия голос.

– Вы вовсе не глупая. Просто вы слишком молодая, – пробормотал он. – И наверное, порядком напуганы. – Росс покачал головой. – Вам не надо бояться меня, Пруденс Оллбрайт. Честное слово.

Он подошел к кровати, взял с полочки, приделанной к ее изголовью, свечку и коробочку с трутом, чиркнул кремнем по огниву и зажег свечу. Поставив ее на прежнее место, Мэннинг откинул одеяло, забрался в постель и устроился у самой стенки.

– Идите, – позвал он Пруденс и похлопал рукой по матрасу. – Погасите фонарь. Когда вы ляжете, я задую свечу.

После некоторых колебаний она встала на колени, закрыла глаза и сложила руки, погрузившись в молитву. Сколько раз по ночам, когда душа разрывалась от муки и из глаз текли слезы, Пруденс произносила эти слова!

Она просила Господа, чтобы он помог ей поскорее найти Джеми. И чтобы они поженились. Пруденс вздохнула, пытаясь совладать со своей печалью. Стыдно плакать перед Мэннингом.

Потом она погасила фонарь и перебралась через высокий бортик кровати, ухитрившись при этом повернуться к Мэннингу спиной. И тут же сморщилась от боли. Матрас был слишком тонкий, и синяк на бедре мгновенно дал о себе знать.

«Наверное, он ужасно большой, поэтому и болит так сильно, – подумала Пруденс. – Не забыть бы утром рассмотреть его хорошенько».

– Спокойной ночи, – сказал Росс и задул свечу. Потом он немного покрутился, устраиваясь поудобнее, натянул одеяло, укрыв себя и Пруденс, и затих. Верный своему слову, доктор улегся так, что их тела не соприкасались.

В каюте было темно, как в погребе. Корабль слегка покачивался на волнах. Эти ритмичные движения не успокаивали Пруденс, а скорее наоборот – будоражили ее нервы. Ровное дыхание Мэннинга свидетельствовало о том, что он почти мгновенно провалился в сон. Но его гостья никак не могла погрузиться в блаженное забытье.

«Что я здесь, собственно говоря, делаю? – с ужасом думала Пруденс. – Наверное, я сошла с ума. Мой рассудок повредился от пережитых горестей».

Она вспомнила о маме, которая умерла девять лет назад, об отце… Уже два года прошло, как его похоронили… Что они сказали бы сейчас, увидев, что их милая, скромная дочка валяется в одной постели с незнакомым мужчиной и мчится бог весть куда, ради осуществления своих безумных целей!

О реакции дедушки вообще лучше не думать. Папочка был человеком строгим, но добрым. Укрощая бунтарские наклонности дочери, он пытался обратить ее на путь истинный, подавая пример собственной добродетели. И хотя Пруденс никогда не дотягивала до идеала благочестивой христианки, он все равно любил ее и умел прощать.