— Откуда тебе знать?

— Соседи сказали. Соседи всегда знают, кто и у кого есть. Кроме того…

— Больше слушай всяких дебилов! — резко перебил ее Стас, встал и направился к холодильнику. — Небось, этот хромоногий?!

— Чего ты на него так взъелся? — Кира с насмешливым удивлением посмотрела на его согнутую спину. Стас вынырнул из холодильника с казаном в руках и сердито грохнул его на стол.

— Потому что мне не нравится, что какой-то старый хрен клеится к моей сестре! Уже не в первый раз вижу, как он вокруг тебя круги нарезает!

— Перестань молоть чушь! Мы с ним просто иногда разговариваем. Его бывает интересно послушать… Кроме того, если он и вздумает позволить себе что-нибудь этакое, я с этим разберусь сама! Тебя это вообще не касается!

— Не касается?! — Стас хлопнул дверцей холодильника, и стоявшая на нем расписная хлебница подпрыгнула. — Я твой…

— Стас, из-за чего ты, собственно, поднимаешь бурю? — Кира зажгла газ и поставила казан на плиту. — Ты хоть знаешь, сколько ему лет?! Да вздумай я перед ним оголиться, он тут же скончается от сердечного приступа!

Стас снова уселся на табуретку, надувшись, как ребенок. Потом сказал:

— Поищу котенка завтра утром. Не найду — попрошу Вичку достать другого.

— Знаешь, лучше пока не стоит, — Кира открыла шкаф и начала доставать тарелки. — А вдруг и он взбесится? Может, и впрямь все дело в запахах? Не в собачьих… Ты чувствуешь, что в комнатах все время гнильцой попахивает — до сих пор…

— Кошки не боятся дохлых мышей! — отрезал Стас. — Разве что призраков дохлых мышей. Ты, кстати, была на своих танцах?

— Да, — Кира села напротив него, подперев подбородок ладонями.

— Ну и как?

— Ничего. Но сегодня был только общий сбор — первое занятие в понедельник.

— Уже с кем-нибудь познакомилась?

— Так, ничего особенного, тем более на пары еще не разбивались… Был там один, рядом сидел, болтал всякую ерунду… На вид вроде ничего, но болван болваном. Да еще и Сережа. Терпеть не могу это имя!

— Ну, имя еще ни о чем не говорит, — заметил Стас. — Значит, он на тебя реагировал?

— Реагировал или нет — это его личные трудности. Он занудный и неуклюжий тип!

— Первое впечатление бывает обманчивым! — заявил Стас, с поклоном подавая ей пустую тарелку. Кира покачала головой, взяла тарелку и повернулась к плите.

В воскресенье Кира решила воспользоваться свободным временем для приведения квартиры в относительный порядок — вид свисающей с потолка и стен паутины ввергал в уныние, окна были покрыты толстым слоем грязи, не пропускающей толком солнечный свет, отчего в комнатах всегда царил полумрак, пыльные люстры выглядели печально и убого, кафель пятнали жирные узоры, по углам и щелям — прорва паучьих мумий, на верхах шкафов лежали пыльные сугробы, и в целом квартира походила на павильон для съемок захудалого фильма ужасов. Поэтому сразу же после завтрака она развила бурную деятельность, манипулируя тряпками, швабрами и пылесосом. Извлеченный из постели раньше обычного и крайне этим недовольный, Стас, ворча и отчаянно чихая, стирал пыль с верха шкафов с видом жестоко угнетаемого колонизаторами аборигена.

— Я не понимаю, почему это нужно делать именно сегодня! — он негодующе махнул тряпкой, отчего немедленно окутался сизым пушистым облаком, чихнул и чуть не свалился со стула.

— Если мы не сделаем этого сегодня, то не сделаем никогда! — безжалостно отрезала Кира, прикидывая, как бы подобраться к люстре, висевшей в ее спальне точно над краем кровати. — Перестань ты так страшно чихать, ради бога! Ты даже готический рок заглушаешь! Возьми ты влажную тряпку, в конце концов!

— Не рекомендуется вытирать шкафы влажными тряпками, — укоризненно сказал Стас, морща нос, отчего его лицо превратилось в мученическую гримасу.

— Этому шкафу уже все равно.

— Ладно, я закончил, — Стас спрыгнул с табуретки, бегом добежал до окна гостиной и вытряхнул тряпку в чахлый палисадник, распугав нежащихся на солнышке котов. Он чихнул в последний раз, потом крикнул: — Чего дальше?! По-моему, это был последний шкаф. Надеюсь, мне не надо вытирать пыль в кладовке?

— Кладовка подождет до следующего раза, — успокоила его сестра, заходя в комнату. — Да там пыль не вытирать надо — лопатой выгребать. А теперь переоденься, прими человеческий облик и отправляйся в ближайший цветочный магазин. Купишь мне четыре пакета земляной смеси.

— Зачем?

— Все черенки, которые я успешно реквизировала в различных государственных учреждениях, давно проросли, и я хочу их посадить. Пальма не прижилась, но эти более неприхотливые. В горшках неизвестно какая земля — я ее лучше выкину.

— Земли можно нарыть и за домом, — пробурчал Стас, явно не обрадованный поручением.

— Конечно, можно — с окурками и битым стеклом! Стас, магазин в двух шагах отсюда! Одевайся и иди, или я предам тебя анафеме!

— Не имеешь права. У тебя нет духовного сана.

— Зато у меня есть швабра.

— А-а, ты в этом смысле, — Стас почесал затылок и, проходя мимо Киры, повесил грязную тряпку ей на руку. — Ладно, уговорила.

Кира сбросила тряпку на пол и ушла в свою комнату, где изучала пыльную люстру до тех пор, пока Стас из коридора не объявил недовольным голосом, что имеет честь отбыть.

— Ты хоть донесешь четыре пакета?

— Не мужик я что ли?! — негодующе отозвался брат. — Кстати, без меня к люстрам не лезь! Навернешься, а я потом возись с тобой!

— Не полезу, — небесным голосом пропела Кира, составляя в угол снятые со шкафа цветочные горшки. Стас просунулся в комнату, шелестнув бамбуковой занавеской и подозрительно сказал:

— Что-то от твоего обещания за версту несет его невыполнением!

— Если ты выйдешь прямо сейчас, то еще успеешь до захода солнца, — заметила она, не оборачиваясь. Стас фыркнул, и через секунду громко хлопнула входная дверь. Кира тотчас же подошла к кровати, скатала валиком одеяло и матрас, потом подтащила к кровати стул и взгромоздила на нее. Прикинула расстояние и поняла, что стул вознесет ее недостаточно высоко. Принесла другой и поставила его рядом с первым, потом пристроила поверх стульев табуретку и осмотрела все сооружение критическим взором.

— Если я оттуда свалюсь… — пробормотала она, покачала головой и направилась в гостиную за тряпкой. Поднимая ее с пола, недовольно взглянула на окно (вот еще где возни!), повернулась, и ее взгляд упал на канделябры, который Стас снял со шкафа, чтобы вытереть пыль. Она нахмурилась, подошла ближе и подняла один из канделябров, разглядывая свечи в гнездах. Те, оплывшие примерно на треть, не были покрыты пылью, как все остальное, — свечи выглядели чистенькими, новенькими, будто их вставили в канделябр и зажгли не больше, чем дня два назад. Кира оглядела остальные канделябры — та же картина. Она поставила канделябр на пол, задумчиво потерла подбородок, после чего быстро прошла в столовую и изучила стоявшие там свечи. Те тоже выглядели свежеиспользованными. Она вернулась в гостиную и выдвинула один из ящиков. Свечи все так же громоздились почти до самого верха, но теперь груда не была такой массивной, словно из нее осторожно извлекли не меньше, чем штук десять. Кира открыла другой ящик. В нем нехватка свечей была более заметна. Получается, Стас зажигает по ночам свечи — и в гостиной, и в столовой? Но для чего ему это? Для создания соответствующей обстановки? Этакой таинственности, средневекового духа? Ставит канделябры полукругом, вдохновляется и пишет свою книгу?

Впрочем, чему она удивляется, если сама недавно сделала то же самое? Тогда, в ванной.

Тень женщины, расчесывавшей волосы, вдруг всплыла перед ее глазами так отчетливо, словно она видела ее секунду назад. Кира вздрогнула, потом зябко обхватила себя руками. Полумрак комнаты словно надвинулся на нее, обволакивая, втягивая в себя, и в нем почудилась чья-то невидимая холодная усмешка — уж не бабкина ли — ведь бабка знала все, и имела полное право усмехаться… Легкий неприятный душок внезапно превратился в резкую густую вонь, толчками, волнами исходившую от стен и накатывавшую на застывшую в центре комнаты девушку — отчетливый гнилостный запах, такой сильный, что у нее заслезились глаза. Кира вскинула ладонь к носу, но тотчас же опустила ее. Ничего не было. Не было запаха. Не было усмешки в полумраке. Ничего не было. Были только легкие, едва заметные тени от черешни, покачивавшей ветвями за окном, едва уловимый неприятный душок и серый пасмурный свет. И пыльная тряпка, накрепко зажатая в пальцах.