Поток брани вдруг оборвался, и странно изменившийся голос Стадниченко произнес:

— Черт, опять он! И как только… Эй, ты, слышь-ка?!..

Она прикрыла ладонью сжатый кулак и, повернув голову, услужливо посмотрела на Юрия.

— Да?

— У тебя это… собаки часом нет?

— Собаки? — непонимающе переспросила Кира. — Нет, а что?

— Пес, — хрипло сказал Юрий, впившись взглядом в зеркало заднего вида. Мимо с ревом пронесся микроавтобус, обдав его раздраженным гудком, и он поспешно перевел взгляд на дорогу, схватившись за руль. — Опять какой-то чертов пес! В городе какой-то прицепился, на выезде из города тоже… но ведь это не может быть тот же самый! Он не мог меня догнать!

Кира попыталась приподняться, чтобы взглянуть сквозь заднее стекло, но веревки не пускали. Она повалилась обратно на диван и, криво улыбнувшись, очень медленно произнесла.

— Кто знает…

Вот и настала ее очередь.

Перевернувшись, Кира щелкнула зажигалкой и, придерживая ее большим пальцем и мизинцем, вывернула запястье до упора, головой заслоняя тонкий лепесток от ветра и силясь дотянуться им до веревки, обвитой вокруг ручки. Онемевшие пальцы подчинялись плохо. Еще чуть-чуть, еще… Огненное острие коснулось веревки. Несколько секунд ничего не происходило, потом от веревки начал подниматься тонкий дымок.

— Ты что делаешь?! — яростно заорал Юрий где-то совсем рядом. В этот момент машина вздрогнула от удара, вильнула из стороны в сторону, и он снова закричал, но уже без слов — страшный, пронзительный вопль боли. Машина дернулась и рванулась вперед. Кира вскинула голову и увидела, что Стадниченко, бросив руль и отодвинувшись от окна, прижимает левую ладонь к уху, и сквозь пальцы стремительно протекает красное, оставляя на рубашке большие, сразу же расплывающиеся пятна. Его правая рука судорожно крутила ручку, со скрипом поднимая стекло.

— Руль! — дико заорала Кира, и Юрий бросил крутить ручку, вцепился в руль и крутанул его, и уже летевшая по встречной отчаянно сигналящая громада грузовика ушла в сторону и промчалась мимо. Юрий отнял руку от уха и снова схватился за ручку, всхлипывая и что-то бормоча. Кира увидела, что уха нет — от него остались лишь кровавые ошметки.

— Что это такое?! — завопил он, подняв, наконец, стекло до упора, и тотчас за окном мелькнуло что-то большое, темное и живое, и раздался грохот, когда это что-то с размаху ударилось о машину. Огромная черная собачья морда с горящими густо-вишневым огнем глазами и разинутой пастью на мгновение появилась перед водительским окном и тотчас исчезла, словно призрак. Стадниченко что-то заорал, крутанул руль влево, раздался удар, потом громкий собачий визг, и Кира зажмурилась. Но несколькими секундами спустя пес появился снова, живой и невредимый, и Юрий дернулся в сторону, когда морда пса с силой ударилась о стекло, верхняя губа вздернулась, обнажив огромные клыки, и вишневый глаз на мгновение яростно уставился на него, словно запоминая. Стекло пошло трещинами. Пес исчез и тут же прыгнул опять, явно желая протаранить машину. Еще немного, и у него это получится. Стадниченко выругался дрожащим голосом и до упора утопил педаль газа. Машина, взревев, словно умирающий зверь, умчалась вперед, оставив пса где-то позади.

Кира больше не смотрела в окно, отчаянно щелкая зажигалкой. Она узнала пса, узнала эти страшные сверкающие глаза. Это был страж — страж из ее стен. Но ни к чему сейчас ломать голову, как он здесь оказался и с какой целью — исход ситуации, если она так и останется привязанной, в любом случае будет не в ее пользу. Впереди грохнул выстрел, потом другой, раздалось громкое низкое рычание, Юрий что-то дико заорал, машину бросило из стороны в сторону, но Кира не повернула голову. Стиснув зубы, она жгла веревку. Дым уже валил вовсю — пламя, пусть и крошечное, уверенно съедало нити одну за другой. Кира сделала отчаянный рывок, и остатки веревки вдруг лопнули. Ее руки все еще оставались связанными, но уже не были примотаны к дверце. Не поднимаясь, Кира торопливо, обдирая губы, зубами развязала несложный узел и стянула с рук веревку, оставившую на запястьях багровые полосы, зашевелила пальцами, и секундой спустя по рукам забегали острейшие противные иголочки. Она дернула ногами, потом села, и увидев это, Юрий что-то прокричал, потом, почти не глядя на нее, вскинул руку с револьвером и выстрелил. Кира дернулась в сторону, и пуля впилась в спинку диванчика, выбив пыль и клочья ниток. Тотчас же левое крыло машины снова вздрогнуло от сильного удара, в окне, уже густо покрытом трещинами и зияющем отверстиями от пуль, что-то щелкнуло, и внутрь упал выбитый треугольный кусочек стекла.

Веревку, стягивающую ее ноги, Кира пережгла намного быстрее, сбросила ее и рванулась было к правой дверце — выпрыгивать на такой скорости, конечно, чистое безумие, но и оставаться здесь немногим лучше. Ее пальцы уже почти коснулись ручки… и Кира вдруг медленно подвинулась обратно и села посередине диванчика, положив на старый ковер раскрытые ладони и глядя перед собой.

Она не знала, зачем так делает.

Но чувствовала, что так надо.

Жуткая псина наконец отстала, исчезнув где-то среди утренних сумерек, и Юрий облегченно вздохнул. Осторожно дотронулся до того места, где раньше было ухо, и охнул от боли, потом взглянул на стекло, которое держалось еле-еле — тронь — и осыплется. Снаружи по стеклу была размазана собачья кровь, и он удовлетворенно ухмыльнулся, но ухмылка тотчас исчезла, сменившись злой гримасой. Девка-то отвязалась, чего ж он сидит?!

Удерживая руль одной рукой, Юрий обернулся и судорожно сглотнул.

Кира аккуратно сидела на диванчике, сдвинув колени, и смотрела точно на него, улыбаясь — слегка, затаенно, как-то заговорщически. Сейчас, даже несмотря на испачканное кровью лицо и всклокоченные волосы, она казалась необыкновенно хороша — да что там хороша… самая красивая женщина, которую он когда-либо в жизни видел, и самая сексуальная. К ней тянуло — тянуло беспредельно, что-то такое исходило от нее мощными толчками — даже от кончиков ее аккуратно лежащих на сиденье пальцев — что-то такое, что хотелось бросить к черту руль, хоть машина и мчалась на предельной скорости, кинуться туда, к ней, содрать с нее одежду и взять женщину — немедленно, много раз подряд… Он дернул губами, задохнувшись, и ее улыбка стала шире и в ней появилось понимание… только вот в ее глазах никакого понимания не было. Они смотрели на него в упор — широко раскрытые, страшные, густо черные, словно в глазницах Киры плескалась расплавленная смола, и из этой черноты ослепительно сияли золотом пронзительные суженные зрачки, и казалось, что они, словно раскаленные золотые иглы, пронзают его глаза до самого мозга.

— Смотри на дорогу, — произнесла она, и голос ее оказался низким, растянутым, словно время вдруг загустело. Юрий послушно повернул голову и вцепился пальцами в руль, глядя на ровное полотно трассы, потом выбил локтем остатки стекла и уставился влево, где неслись стоящие у обочины пылающие факелы — огромные, как телеграфные столбы. Ручки факелов устремлялись в чудовищную высь, навершия отливали бронзой, пламя колыхалось и жарко трещало, заливая дорогу кроваво-красным светом, мешавшимся с мертвенным жалким светом фар. Скалы исчезли. Просыпающееся утро тоже куда-то подевалось — над трассой снова висела ночь — плотная, беззвездная, первобытная, пронзенная красными нитями отсветов.

Его потерянный взгляд метнулся туда-сюда, потом снова перепрыгнул на дорогу, и у Стадниченко вырвался испуганный возглас. На капоте на корточках сидела неизвестно откуда там взявшаяся обнаженная женщина, разведя руки в стороны, словно предлагая Юрию обнять ее. Ее тело было красиво крепкой зрелой красотой, длинные черные волосы вились по ветру и хлестали ее по плечам, на запястьях и предплечьях поблескивали золотые кольца браслетов… но левая нога женщины гладко блестела медью, и пальцы, постукивая по капоту, издавали неживой, металлический звук. Вместо лица у женщины был пылающий овал пламени, и глядя на него, Юрий чувствовал, что она смотрит точно ему в лицо, хотя глаз у нее не было.