Оглядевшись, она пересекла площадь, перебежала через пустынную дорогу и быстро пошла вперед, постоянно оглядываясь и на ходу оттирая испачканные ладони сорванными листьями сирени. Миновала остановку, проскочила дорогу, ответвлявшуюся от трассы и убегавшую в темные дворы, и слева потянулись толстые липы, а справа — лавандовые клумбы и сосны. За ними была пустота — там каменистая почва уходила вниз выгнутым склоном, и в длинной кривой долине, словно в селедочнице, лежали частные дома и домишки, темные и расплывающиеся среди дождя.

Через какое-то время позади осталась и другая остановка. Ей осталось пройти совсем немного вдоль поднимавшейся в гору трассы, пробежать по недлинному мостику через широкий овраг, заполненный мусором и сухими ветками, — и туда, где теснятся облупившиеся девятиэтажки. Кира прибавила шагу и еще не дойдя до того места, где трасса тянулась над оврагом, с неудовольствием заметила, что асфальт впереди разворочен, и перейти мост по тротуару с этой стороны никак не возможно. Все же она прошла треть моста и свернула к бордюру, оглядываясь на ходу. Внизу машин не было, сверху же, с горы, уже летели горящие фары, метрах в тридцати от нее, и Кира решила, что успеет проскочить. Ждать не хотелось — за первой машиной грохотала длинная фура, дальше, в нескольких метрах от нее, тоже плыли чьи-то фары, и Кира, не задумываясь, рванула вперед.

Она даже не сразу поняла, откуда взялась эта машина — только что ее не было, и вдруг визг шин об асфальт, и та уже летела со спуска с неотвратимой стремительностью, и ее фары горели, словно две гигантские луны, заслоняя собой весь мир, и за ними, сквозь лобовое стекло полуослепленная Кира успела увидеть искаженное, совершенно белое от ужаса лицо Стаса. На долю секунды их взгляды пересеклись и тут же разорвались — Стас крутанул руль, бросая „вектру“ влево, Кира метнулась вперед, совершив самый длинный прыжок в своей жизни, и намертво вцепилась в кривые железные перила, огораживавшие тротуар по другую сторону трассы. Она обернулась сразу же и успела увидеть, как „вектру“ круто занесло на скользком спуске, она крутанулась вокруг своей оси, снесла задним бампером хлипкие перильца напротив Киры, и задние колеса машины повисли в воздухе, беспомощно вращаясь. На какое-то мгновение Кире казалось, что сейчас „вектра“ чудесным образом зависнет над оврагом — на крошечный осколок времени это действительно почти стало реальностью, но машина сразу же качнулась и косо рухнула вниз. Раздался короткий вопль, треск ломающихся веток и зловещий лязг железа. И сразу же следом за этим — еще один вопль, полный ужаса, и Кира не сразу осознала, что родился и умер он на ее собственных губах.

К Стасу ее пустили только под утро. Всю ночь она и Иван Анатольевич провели в коридоре на жестких стульях, сверля нетерпеливо-ожидающими взглядами закрытую стеклянную дверь, лишь иногда по очереди отходя к окну и нервно стряхивая сигаретный пепел в пустую пивную банку. К утру оба охрипли от бесчисленного количества выкуренных сигарет и переговаривались сиплым шепотом. Дядя, казалось, за эту ночь постарел лет на двадцать, и Кира безуспешно уговаривала его поехать домой поспать, слушая в ответ те же уговоры, и так же, как и он, отрицательно качая головой.

— Вы — как дети оба! — то и дело снова и снова повторял дядя Ваня, яростно потирая указательным пальцем свой внушительный нос. — Поссорились — и… ну, господи, надо ж было додуматься!.. как дети!.. и ты тоже, Кира… ну как же можно…

И Кира снова и снова прижималась лицом к его прокуренной рубашке и без слез тихо скулила, словно заблудившийся щенок, и дядя оглаживал ее по затылку и говорил, что все обойдется, но она чувствовала, что Иван Анатольевич в это не особенно верит. Иногда и она не верила, когда вспоминала залитое темной кровью лицо брата в машине „Скорой“, вспоротый клок кожи с волосами, свисающий на висок, слепо поблескивающие из-под дрожащих ресниц грязно-алые белки глаз, безвольно приоткрытый рот и кровь на зубах, и на майке — везде, и даже на ее собственных руках. И им ничего не говорят — почему им никто ничего не говорит, только список нужных лекарств выносят — и все?

Но в конце концов стеклянная дверь открылась, и врач позвал их в свой кабинет, где, в перерывах между зевками, устало и сердито сообщил, что состояние Стаса вполне стабильное, хоть пока и далеко от совершенства. Самое большое беспокойство вызывало тяжелое сотрясение мозга, начался отек, но на данный момент они справились с повышением внутричерепного давления. О возможных последствиях этой травмы сейчас с уверенностью сказать ничего нельзя, но пока все идет довольно неплохо и видимых поражений нервной системы не наблюдается, так что о контузии речь не идет. Часть обследований уже провели, через полтора часа отправят на томографию, возможно также потребуется спинномозговая пункция, чтобы исключить проблемы с позвоночником. Помимо сотрясения мозга наличествуют также ушиб грудной клетки, к счастью без гемоторакса, прямой перелом ребра, трещина в малой берцовой кости левой ноги и множество мелких порезов в области лица и шеи.

— И вообще, должен вам сказать, Иван Анатольевич, что ваш племянник еще дешево отделался, — заметил врач, снимая очки и раздраженно их разглядывая. Кира, удивленно вскинув брови, повернулась к дяде, и тот тут же пояснил:

— Мы соседи с Андреем Леонидовичем.

Врач подтверждающее кивнул без улыбки и вернул очки на место, отчего стал выглядеть еще более усталым и раздраженным.

— Упасть в машине с такой высоты… дерево, правда, смягчило удар, но со слов бригады машина практически превратилась в яичницу, и парня пришлось из нее в буквальном смысле слова выковыривать… иномарка, конечно… — он презрительно скривил губы. — Но, думаю, ему больше повезло из-за того, что он был в стельку пьян, поэтому, когда племянник ваш поправится, у него будут большие неприятности с милицией.

Кира облегченно вздохнула — уверенное „когда“ вместо „если“ успокоило ее. Вздохнул и дядя.

— Слава тебе Господи!.. глупый мальчишка, я ему задам!..

— А к нему можно?! — перебила его Кира, наклоняясь вперед и сжимая ладони почти молитвенно. Врач посмотрел на нее с выражением крайнего неудовольствия.

— Только на пару минут и кто-нибудь один. Если спит — ни в коем случае не будить.

— Иди, — Иван Анатольевич подтолкнул Киру, — мы пока еще побеседуем.

— На пост подойдите, — бросил ей Андрей Леонидович, покрывая лист бумаги малопонятной русско-латинской скорописью. — Скажете, что я разрешил.

Утренний свет в палате был тусклым, реденьким — таким, каким всегда был в их квартире, и казалось, что эта высокая железная кровать стоит в какой-то из ее видоизменившихся комнат. Лицо Стаса на переданной тетей Аней наволочке в веселенький цветочек было прозрачно-бледным, в припухших подглазьях залегли огромные синие тени, словно кто-то наставил ему фонарей. На коже блестели бисеринки пота, многочисленные порезы выступали корочками темной запекшейся крови. Черные волосы торчали острыми слипшимися прядями, отчего человек на кровати нелепо напоминал приболевшего дикобраза, и, подумав об этом, Кира жалко улыбнулась и подошла ближе, глядя на его часто вздымающуюся под простыней грудь. Левая рука Стаса торчала из-под простыни забинтованной глыбой, правая аккуратно вытянулась вдоль бедра, и пальцы иногда чуть подрагивали. Кира прижала ладонь к губам, потом хотела было дотронуться до этих подрагивающих пальцев, но тут же отдернула руку, вспомнив предупреждение врача, и в этот момент веки Стаса поднялись, и на Киру уставились два расширенных зрачка, казавшихся густо-синими. Порыв ветра качнул дерево за окном, и в комнату на мгновение проник яркий солнечный луч и ударил Стасу прямо в налитые кровью глаза, но его зрачки не сузились, а так и остались расширенными и безжизненными, словно солнце осветило глаза трупа. Кира испуганно приоткрыла рот, дерево за окном качнулось обратно и срезало солнечный луч, разбив иллюзию смерти. Стас шевельнул разбитыми губами и произнес неживым, шипящим шепотом: