Я нырнул из проема в душный и липкий вечер. Два уже знакомых мне джипа стояли рядом, передками к колодцу. Капот одного из них был поднят, и над двигателем, окутанным клубами пара, нависал худой незнакомец. Двое мужчин с автоматами, в светлых рубашках и пиджаках сидели в машинах и смотрели на меня. Никто ничего не приказывал, не угрожал, но я не стал делать опасные глупости, шагнул к машине и остановился в нескольких шагах от нее.

Когда пить не хочется, быстро забываешь, что такое жажда. Идиоты, подумал я про нас с Владом. Конечно, они ждали нас у колодца, потому что знали, что воды с собой у нас нет и мы обязательно спустимся сюда. А надо было перетерпеть и обойти этот колодец стороной.

Я искал глазами Милу, но депутатши ни в машинах, ни рядом с ними не было.

– Здорово, мужики! – громко поздоровался Влад. Кажется, он успел вылить на себя ведро воды и теперь тщательно приглаживал волосы ладонями. – До Небит-Дага не подкинете?

«Мужики» не ответили. Из джипа вышел мужчина зрелого возраста в черном костюме с блестящими лацканами. Смешно выбрасывая вперед короткие ножки и при этом не вынимая рук из глубоких карманов, он приблизился к нам, долго рассматривал наши лица, переводя взгляд то с одного, то с другого, и наконец произнес:

– Гражданин Уваров? Гражданин Вацура?… Я прокурор области Сапурниязов. – В его ладони взмахнуло красными крылышками удостоверение. – Вы обвиняетесь в совершении террористического акта: краже радиоактивных изотопов, захвате и убийстве заложников и угоне железнодорожного состава.

Он качнул головой, и тотчас двое скуластых парней выскочили из машины и встали за нашими спинами с автоматами на изготовку. Прокурор повернулся к нам спиной и, переваливаясь с ноги на ногу, пошел к джипу.

Не церемонясь, нас с Владом обыскали, едва не раздев до трусов. Легавые вытряхнули из меня, как из мешка, пакет с документами, паспорт, авиационный и железнодорожный билеты и все это передали Сапурниязову. Тот сначала заглянул в пакет, вытянул несколько страничек и тотчас опустил их обратно. Положив пакет на капот, он раскрыл мой паспорт, полистал его и сунул в карман своего пиджака. Билеты не вызывали у него особого любопытства, пока я сдуру не ляпнул:

– Обратите внимание на дату моего прилета в Ашхабад.

Прокурор обратил внимание на дату, после чего взял билеты двумя пальцами за уголки и поднес к ним пламя зажигалки.

Влад презрительно скривился. В отличие от меня он не надеялся даже на пародию на расследование.

– Ты еще расскажи, что тебя в числе первых приняли в пионеры, а на заводе наградили переходящим вымпелом, – ядовитым голосом посоветовал Влад. У него в карманах нашли договор о купле-продаже бензина, аренде цистерн и паспорт. Паспорт прокурор спрятал в карман, а бумаги сжег.

Влад поглядывал на меня, силясь что-то сказать. Наконец он вымученно произнес:

– Хорошо, если лет по двадцать дадут, тогда у нас еще останется надежда когда-нибудь увидеться.

– Напрасно надеетесь, – дружески сказал прокурор и, не глядя мне в глаза, спросил: – В пакете не все документы. Где вторая половина?

– Разве эти документы имеют какое-нибудь отношение к нашему теракту? – вопросом на вопрос ответил я.

Прокурора, казалось, это удовлетворило. Он кивнул и щелкнул пальцами. Нас подтолкнули к машинам. Влада посадили в одну, меня в другую.

– Прощай, Кирюха! – закричал Влад. – Прости, что…

Рев моторов заглушил его слова. Джипы сорвались с места и, подскакивая на ухабах, понеслись на край пустыни, откуда наползало темно-синее звездное небо.

Через два или три часа в полной темноте, при погашенных фарах, машины въехали в какой-то поселок с тесными и зловонными улочками, зажатыми с обеих сторон глинобитными заборами, и остановились во дворе перед двухэтажным домом со слеповатыми зарешеченными окошками, из которых выбивался скудный свет.

Сначала вывели Влада. Он, как и я, был в наручниках, и неспособность привычно широко размахивать руками сделала его походку неузнаваемо робкой, словно на живодерню вели блудного пса. Через минуту толчком в спину приказали сойти с машины мне. За тяжелой входной дверью начинался сумрачный коридор; меня провели в его конец, затем – по лестнице вниз, за дверь-решетку, вдоль ряда тюремных дверей с запорами и поставили лицом к камере.

Она была длинной и узкой, как пенал. Посредине бетонного пола торчал на одной ножке железный столик с приваренными к нему по бокам стульчиками. Из мебели больше ничего не было. Меня завели внутрь, отстегнули наручники. За спиной грохнула дверь, лязгнул засов.

Ничто я не переношу так плохо, как отсутствие свободы. Уже через полчаса бесцельного хождения по «пеналу» я начал ломиться в дверь, пытаясь сорвать ее с петель или же пробить своей головой.

Когда кулаки стали липкими от крови, я опустился на пол в углу и завыл дурным голосом. Двадцать лет? – вспоминал я слова Влада, и меня трясло от смеха. Всего двадцать лет! Анне будет уже под пятьдесят, а мне полтинник с хвостиком. Прекрасный возраст, когда уже не хочется что-либо менять в жизни. И можно было бы смириться с тем, что я выйду отсюда совершенно другим человеком, но вся беда в том, что я не выдержу здесь даже недели. Я сойду с ума, а потом перегрызу себе вены. Сидеть здесь – все равно как если бы меня заживо забетонировали или закатали под асфальт. Жизнь закончилась. Осталось лишь вялое биологическое существование, как у сорванного и поставленного в банку с водой цветка…

Я лег лицом вниз, чтобы не видеть отвратительных стен камеры, и стал рисовать в воображении набережную Судака, зубчатые очертания Генуэзской крепости, чистые, поросшие можжевельником горы и наполнять все это шумом прибоя и криком чаек. Сначала было трудно, спертый воздух камеры словно заливал дегтем мои светлые полотна. Но потом фантазия раскрутилась и стала как бы независимой от моей воли. Наверное, я уснул и видел любимые пейзажи во сне, потому что, очнувшись от лязга замка, не сразу понял, где я.

Я сел на полу, растирая лицо руками. В камеру вошел прокурор. Он был уже без пиджака и галстука. Брюки поддерживали подтяжки. Каблуки лаковых туфель громко цокали по бетонному полу.

Шаркнув подошвами, он повернулся ко мне, и я увидел в его руках серый скоросшиватель.

– Ознакомься со своим делом, Вацура, – сказал он, присаживаясь на железный стульчик. – За два часа следователи успели много чего сделать. К утру будет уже два тома. А к исходу суток – все пять.

Я поднялся на ноги, подошел к столу и сел напротив прокурора. Раскрыл папку и, особо не вчитываясь, стал перелистывать свидетельские показания охранников института, железнодорожных диспетчеров, листочки с дактилоскопией, фоторобот с моей физиономией… Я отшвырнул папку от себя.

– Что вам надо от меня?

– Вторую половину документов, – не задумываясь, ответил Сапурниязов.

– Она у Филина, – ответил я. – Мы разделили трофей поровну.

– Мы его обыскали и ничего не нашли. Он утверждает, что все отдал тебе.

Прокурор попытался взять меня на дешевую приманку. «Отлично!» – наконец с некоторым оптимизмом подумал я. – Значит, его трупа вы не нашли».

– Это неправда, – спокойно ответил я. – Если бы вы взяли Филина, то уже не разговаривали бы со мной.

Прокурор поднялся, взял скоросшиватель и сунул его под мышку.

– Тебе этого очень хочется? – спросил он и пошел к двери. Когда он уже шагнул за порог, я попросил:

– Передайте, пожалуйста, Тихонравовой, что если завтра в полдень я не позвоню Филину в Красноводск, то вторая часть документов будет передана в редакции газет и телевидения.

Прокурор никак не отреагировал на мои слова и захлопнул за собой дверь.

Я пробыл один недолго. Дверь снова открылась, и в камеру вошли два дебила в черных робах. Я сразу понял, что произойдет дальше, и вобрал в грудь побольше воздуха, чтобы вытерпеть первые удары.

Как они меня били! Свалили на пол, молотили ногами по почкам, по лицу и животу, потом поднимали за плечи и кидали головой на стену, потом поставили на колени, один держал меня сзади за волосы, а второй бил коленом в лицо до тех пор, пока я не отключился.