Вся камера была в моей крови. Уже с рассветом я ползал по ней, и мои ладони прилипали к полу. Это только начало, думал я. Они не поверили мне и будут выколачивать из меня правду с восточной изощренностью. А потом, когда я или Влад не выдержим пыток и признаемся, придет черед сладкой смертной казни.

Я сидел в углу, соскабливая ногтем запекшиеся сгустки крови с уголков губ и ноздрей. Странно устроен человек. Еще вчера вечером я был уверен, что очень быстро сойду с ума в неволе, а теперь уже осторожно заглядывал в будущее и думал о том, что если мне не отобьют почки, печень или селезенку, то смогу протянуть достаточно долго, в зависимости от того, будут ли меня поить и кормить.

Пришел прокурор. Задал идиотский вопрос: обо что это я так сильно ударился? Я не ответил и сел за стол. Он снова принес папку. Не обманул – она распухла, как беременная кошка.

– Вы ничего не хотите мне сказать? – спросил он, когда я без интереса пролистал дело и сдвинул его на край столика.

– Все скажут газеты и телевидение, – ответил я. Распухшие губы двигались с трудом, и моя речь была невнятной. – Дождемся завтрашнего дня.

Прокурор усмехнулся.

– Хорошо, – ответил он. – Дождемся.

«Не верит! – со слабым ужасом подумал я. – Или Тихонравова пошла ва-банк, или Влад проболтался!»

Сапурниязов словно прочитал мои мысли.

– Да! Твой друг Уваров предпочел цивилизованные методы общения. Он все рассказал. И про труп на поляне. И про документы…

У меня все похолодело внутри. Прокурор не мог не заметить, как окаменело мое лицо. Он понял, что попал в десятку, подмигнул мне и вышел из камеры.

Все! Это конец. Влад не выдержал пыток.

Я обессиленно сполз на пол, лег и поджал ноги к животу. Теперь будет лучше, если мне отобьют все внутренности. Жить уже нет смысла.

Лязгнул засов. Я знал, вошли два дебила в черных робах, и сжал зубы в ожидании первого удара. Дебилы шаркали ногами по полу. О поверхность столика стучали какие-то звенящие предметы. Потом снова прозвучал гонг засова, и все стихло.

Я поднял голову. Столик был покрыт скатертью, а на нем стояли тарелки с едой и большая бутылка минеральной воды.

Бить перестали, обед принесли, подумал я. Значит, будут готовить к суду. Сначала осудят, а потом расстреляют.

Я протянул руку и стащил со стола бутылку. Открыть ее не было сил, и я вцепился в пробку зубами. Колючая, шипящая пена плеснула мне в лицо. Я жадно пил, давясь пузырями, и, отрываясь от горлышка, подолгу хватал губами воздух. Остатками воды я умыл лицо и руки от крови.

Есть не хотелось, горячая шурпа обжигала разбитые губы. Я смог проглотить лишь ложку риса из плова и вернулся в свой угол.

Через полчаса один из дебилов убрал посуду и вытер стол. В камеру вошел прокурор.

– Хватит валять дурака, – сказал он, когда дверь за дебилом закрылась. – Конфликт между нами исчерпан. Уваров уже на свободе – сидит у забора и ждет тебя. Возьми лист бумаги, ручку и подробно пиши: как, когда и кому ты отдал документы. Если все, о чем написал Уваров, совпадет с твоими фактами, я тотчас освобожу тебя.

Что-то не то! – насторожился я. Если Влад рассказал им про труп Филина и они уже проверили, правда это или нет, то для чего им мое признание? Чтобы умаслить свое самолюбие, что смогли меня расколоть?

Прокурор встал и принялся нетерпеливо ходить по камере. Я сел за стол, взял ручку и сверху написал: «ПРИЗНАНИЕ». Потом долго думал, глядя на белый, как снежное поле, лист бумаги.

– Ну? – поторопил меня прокурор. – Какие трудности?

Я вспомнил, как Влад нарисовал кулак с оттопыренным средним пальцем под посланием вору-чиновнику Тарасову. Я, в отличие от Влада, художник был совершенно бездарный и все же старательно срисовал такой же кулак с натуры, от усердия высунув кончик языка, а под иллюстрацией написал: «РОВНО В 12.00». Это был апофеоз моего безнадежного дела, но уже ничего, кроме бараньей упертости, во мне не осталось.

– Готово? – спросил Сапурниязов, когда я встал из-за стола.

– Готово! – подтвердил я и протянул прокурору «Признание».

Он глянул, тотчас скомкал его и швырнул бумажный комок мне в лицо.

– Готовься к смерти, Вацура!

Ко мне никто не приходил. Время шло. Через маленькое окошко с решеткой, похожее на вентиляционное отверстие, в камеру проникал горячий воздух улицы. Я не знал, который час. Мои «Casio» остались у дебилов. Может, наступило время обеда. Может, день уже катился к закату. Я топтался по липкому полу камеры. От двери к вентиляционному отверстию и обратно. От двери к вентиляционному отверстию…

Я вздрогнул и машинально отскочил от двери. Снова лязгнул ржавый засов. Проходной двор, а не камера! Никаких нервов не хватит!

Я пытался шутить. Это означало одно из двух: либо я еще не упал духом окончательно, либо готовился к смерти. Я всегда плоско шутил сам с собой, когда судьба проносила меня по границе жизни и смерти – наверное, для того, чтобы не поехать мозгами от нервного напряжения.

Дебил, стоя на пороге, качнул головой.

– Выходи! – сказал он.

«На расстрел! – ужаснулся я. – Вот и все? Конец жизни? Вот на этом глупом месте она и закончится?»

– С вещами? – едва произнес я.

Дебил заглянул в камеру, посмотрел по сторонам, но никаких вещей не нашел.

– Не надо, – сказал он на всякий случай.

Мы вышли в коридор. Поднялись по лестнице, свернули, остановились у двери. Обыкновенная белая дверь со стеклом, изнутри закрашенным белилами. За такими дверями не расстреливают.

«Очная ставка! – предположил я. – Сейчас мы с Владом будем мычать друг на друга и прятать глаза».

Дебил толкнул дверь. За канцелярским столом, заваленным обгрызанными шариковыми ручками и бумагами, сидела Мила. Черный шифоновый платок покрывал ее высокую прическу. Черные очки скрывали ее глаза.

Мне стало стыдно своего вида.

– Привет! – сказал я, немного комплексуя.

– Садитесь, – не так фамильярно ответила Мила и придвинула ко мне трубку мобильного телефона. – Сейчас без пяти минут двенадцать. Звоните Филину, переносите встречу. Это в ваших интересах.

Я не сел и тем более не прикоснулся к трубке.

– Зачем? – пожал я плечами. – Твои дебилы все равно изувечили меня, все равно ты не дашь мне спокойно жить. Пусть все будет так, как будет.

Мила вперила в меня черные стекла очков. Ее пальцы танцевали по поверхности стола. Моя душа плясала вместе с ними. Как хорошо! Как хорошо! Значит, им ничего не известно про Филина! Может быть, Влад рассказал им только про труп Леси, а прокурор взял меня на пушку!

– Поторопитесь, Вацура. Время идет.

– Так твое же время идет. Мое остановилось! – И я поднял левую руку, на смуглом запястье которой остался белый след от «браслета».

– Неужели ты не хочешь отсюда выйти? – спросила она, перейдя на «ты» и сдерживая себя огромным усилием воли. – Тебя, между прочим, там уже давно дожидается женщина.

Я не понял ее фразы насчет женщины, я просто не придал ей значения. Все, что сейчас происходило за стенами тюрьмы, для меня не существовало. Весь смысл жизни воздушным шаром болтался по камерам, коридорам и лестницам тюрьмы.

– Этого мало, – ответил я. Торг начался. Мой товар вдруг резко возрос в цене. Вот бы у кого поучиться Владу коммерции!

– Что ты хочешь еще?

Жирная муха ломилась через окно на волю. Она отлетала, выигрывая пространство для разбега, точнее, разлета, и изо всех сил таранила головой стекло. Получались ритмичные удары: пум-пум-пум… Тихонравовой, по-моему, казалось, что это тикает маятник часов. Она очень нервничала.

– Я хочу, во-первых, чтобы ты отпустила Влада. Во-вторых, чтобы во дворе нас ждал заправленный под завязку автомобиль. И еще мне нужен «калашников» с полным боекомплектом. Тогда я перенесу время встречи с Филиным на сутки вперед. Если же я опять не приду на оговоренное место…

– Хватит! – сказала Тихонравова и прижала мою ладонь своей рукой. – Я согласна. Звони!

Я опять отрицательно покачал головой.