- Говорите, тетушка Дите p. Я слушаю вас.
Официальное следствие началось. Предстояло окунуться в море формальностей, или, как выражаются иначе, совершить обычную следственную процедуру. И Буриан окунулся в эту работу с самого утра.
Во второй половине дня, когда уже отзвонили к вечерне, в участке появилась тетушка Дитер.
- Дитер? Кто такая?
- Та, что работала вместе с Анной Тёре.
- Пропустите!
Перед Бурианом сидела худая, плоская как доска, увядшая женщина.
- Не пугайтесь, гражданка Дитер, я буду допрашивать вас в качестве свидетеля по делу Анны Тёре.
- Жаль, что все так случилось, очень жаль. Бедняжка, она заслуживала совсем другой судьбы.
- Вы состояли с ней в дружеских отношениях?
- Как прикажете понимать?
- Не знаю, как еще выразиться. Вы были ее подругой, не так ли?
- Так, так. Были, как вы сказали, подругами.
- Но не всегда?
- Что правда, то правда. В девушках мы ее не любили. Слишком уж была гордая. А чего добилась? На балах всегда собирала вокруг себя всех парней. А нам оставалось только семечки лузгать. Ей казалось, что музыка играет только для нее одной.
- И она всегда танцевала?
- Всегда! А мы, остальные девушки, стенки в это время подпирали. Все парни, сукины сыны, заранее сговаривались, кому после кого ее приглашать. Всех их с ума сводила эта Анна.
Буриан слушал, не прерывая.
- Эко я разболталась! Извините, товарищ. Говорю да говорю и даже не знаю, может, чепуху всякую. Наверно, это вам совсем не интересно, а вы меня не останавливаете только потому, чтобы не обидеть?
- Говорите, говорите, гражданка Дитер. Я слушаю вас.
- Так что говорить-то? Вот я, к примеру, когда в прошлом году весной Анна подала заявление в кооператив, была против. Выступала даже! Нет ей места среди нас, говорила. Председатель потом меня вызывал. Я ему все свои обиды и выложила как на духу, без утайки.
- Ну, хватит, Дитер! - оборвал меня тогда Гудулич.- На винограднике работать некому, а вы мне тут про девичьи обиды толкуете!
- Ладно,- говорю,- пусть мы ее примем. А кто с ней рядом работать будет? Да никто!
- Послушайте теперь меня, Дитер,- сказал председатель.- Вот у вас семеро детей, и все живы-здоровы.
- Слава богу, хоть гвоздями их корми, все перемелют!
- Вы многодетная мать, всеми уважаемая женщина. И в школе учились вместе с Анной. Так?
- Так, отрицать не стану.
- Вы ведь не завидуете судьбе детишек Анны Тёре? Верно?
- Верно. Чему уж там завидовать-то, господи!
- Значит, вы с ней не в ссоре. Когда встречаетесь на улице, здороваетесь?
- Гм…
- Кто из вас первый здоровается при встрече?
- Она. Она всегда здоровается.
- Ну а вы? Вы отвечаете ей?
- Конечно. Мы же с ней не в ссоре.
- Только вы на нее в обиде?
- Я? За что же?
- За то, что… там, на балу, парни только с ней танцевали?
- Это, конечно, так. Но когда музыка кончала играть, Анна всегда возвращалась ко мне. Мы с ней и в школу всегда вместе ходили.
- Ну а как насчет парней? На вашу долю тоже доставалось?
- Нет, парни доставались только ей, потому что она была намного красивее всех нас. Но я на нее не сердилась, только обидно было, что она красивее нас.
- Ну а потом?
- Потом? Когда она вернулась домой беременная вторым ребенком, я остановила ее на улице и говорю: «Аннушка ты Аннушка! Как же это ты, бедная?..» Она даже не стала со мной разговаривать. Рассердилась и пошла прочь.
- Рассердилась? Она рассердилась?
- Она. За то, что я, видите ли, посмела ее бедняжкой назвать…
- Как вас девушкой звали, Дитер?
- Юлия. Урожденная Юлианна Портёрё.
- Красивое имя - Юлианна. Как у жены председателя.
Женщине было приятно от этой похвалы.
- А обычно меня звали тогда просто Юлишкой.
- Так, значит, Юлишка. Хочу я у вас еще кое о чем спросить.
- Пожалуйста.
- Скажите, эта ваша подруга, бедняжка Анна, какая она была? Увидит, к примеру, мужчину и уже глазами зыркает? Или, простите, как говорят, хвостом крутит, на любовь напрашивается?
- Нет, почему вы так решили?
- Я ничего не решил. Я только спрашиваю, такой ли был у нее характер? К примеру, еще в пору девичества.
- Ничего подобного. Совсем, даже наоборот.
- А потом, позднее?.. Когда появились дети? Первый, второй, третий?
- И потом. Даже еще строже стала. Сколько раз она мне жаловалась, что мужики ей проходу не дают. И не, только Давид Шайго, но и другие. Недавно прибежала ко мне под вечер. Ливень как из ведра, а она ко мне: «Юлишка, дорогая, помоги мне, не знаю, что делать…»
Дитер все говорила и говорила не переставая, а Буриан слушал, переспрашивал и кивал головой даже тогда, когда и кивать-то было незачем.
Солнце клонилось к закату, и Дитер уже три раза порывалась уходить, но лейтенант всякий раз ее удерживал, возвращая в кресло. Теперь ему захотелось выяснить, какой была Анна Тёре после окончания школы, до тех самых пор, пока…
- А глаза у нее всегда были такие печальные?
- Нет, что вы! Это только теперь, за последнее время. Раньше, бывало, где смех да шутки, там и Анна.
- А вот взгляд? Казалось, она все время смотрит куда-то вдаль. И раньше так бывало?
- Это и раньше было. Глаза у нее всегда блестели, и в то же время как будто смотрели куда-то далеко-далеко. А куда?
- Мм-да. Что вы еще о ней знаете, тетушка Дитер?
- Я-то? Еще многое. Спрашивайте, буду отвечать.
- Что вы знаете о ее детях?
- О детях?
- Да. Например, о младшей, об Идуке? Рассказывала
вам Анна что-нибудь?
- Об Идуке? О ней рассказывала. О других нет. Ида Клобушицки. С чего же начать? Этот самый Клобушицки служил на пограничной заставе, возле города Мохач. А наша Анна нанялась туда на строительство, сначала кирпичи носила на этажи, потом ее на кухню взяли, поварихе помогать. Летом, не то в сорок девятом, не то в пятидесятом году это было, все воскресенья она обычно проводила на берегу Дуная с двумя детьми. Ради ребят она
снимала где-то комнатушку там же, в городе. Конечно, одной в общежитии дешевле бы было. Ходили они на дикий пляж, детишки играли в песочек, валялись на солнышке. Эммушка с подругами плескалась у берега, выискивала ракушки и носила их матери, которая вместе с квартирной хозяйкой сидела рядом с Дёзёке, младшим. В один прекрасный день возле них появился мужчина, в одних трусиках, с детской лопаткой в руке. «Извините,- говорит,
