- Ничего не надо бояться, успокойтесь и идите домой.
- Спасибо, - сказала женщина, наклонив голову. Старшина, не садясь, продолжал:
- Его теперь все равно не воскресишь.
- Денег-то при нем не было никаких…
- Официальные показания дадите потом…
- О господи, да никакой он не пьяница! Пил, как все пьют. С утра глоток, вечером капельку.
Только уже в селе, когда она сошла на площади с козел повозки с дынями, Маргит Шайго начала колотить нервная дрожь. Слез не было, но плечи и особенно руки выдавали сильное волнение, что вполне соответствовало выражению ее лица, а еще более тому положению, в котором она сейчас очутилась. Концы платка, завязанного под подбородком, дрожали не переставая; лицо в его черной рамке было мрачно и бледно, как у покойника. Но острые бегающие глазки свидетельствовали о том, что она жива и, более того, очень внимательно следит за всем происходящим вокруг. Она, собственно, ничего путного не сделала, кроме того, что поспешно оделась, забралась на козлы повозки с дынями и приехала сюда, в село. Вот и все.
Начальник милицейского участка в Кирайсаллаше тотчас выслал верхом инспектора на место происшествия, доложил по телефону о случившемся в район и в областное управление милиции, а потом отдался в руки судьбе, которая стояла перед ним в образе Маргит Шайго, готовой к даче показаний.
Когда в большом селе престольный праздник и ярмарка, дел у начальника местной милиции хватает. К тому же он обещал детишкам, что после обеда покатается с ними на карусели и на гигантских шагах. А их трое - два сына и дочка.
Но как бы там ни было, а жена Шайго стояла перед ним как живое воплощение скорби, как само оскорбленное человечество, раны которого нужно врачевать немедленно, а потому и в протоколе увековечить без промедления.
- Сейчас приедет машина «скорой помощи», и вы, сударыня, поедете на ней домой. Будет лучше, если вы дадите показания товарищам из милиции там, на месте.
Ведь он уже обо всем доложил им по телефону, и через четверть часа они будут там. Врач-криминалист тоже приедет с ними. Она сделала заявление об убийстве, этого вполне достаточно.
Старшина положил руку на дрожащее плечо женщины и попытался даже заглянуть под низко надвинутый платок.
- Вы поедете домой, и ничего не надо бояться. Женщина кивнула и сказала «спасибо», а затем уселась на стоявший возле стола стул, предназначенный для жалобщиков, заявителей и прочих посетителей.
Старшина садиться не стал, думая о том, что обещал, троим ребятишкам пойти с ними после обеда на ярмарку.
- Успокойтесь, пожалуйста. Ведь его все равно уже не воскресишь.
- Денег при нем не было никаких. Уж это точно.
- Официальные показания дадите потом.
- О господи, да никакой он не пьяница! Пил, как все пьют. С утра глоток, вечером капельку. И когда пил? Только если дома было что выпить.
Старшина попытался возвысить голос:
- Алкоголь в данном случае не имеет значения. Убийство, прошу прощения, - это вам не вождение автотранспорта в нетрезвом виде. Будь он убийцей, - тогда другое дело, но ведь убили-то его!
Маргит Шайго сделала жест, словно считая пальцами монетки.
- Но ради чего? Ради какой выгоды? Старшина, наконец, сдался и сел.
- Выкладывайте все по порядку! Кто был у вас в доме, вчера?
- О сыне я не люблю говорить. Как вспомню его, так всегда плачу. Есть ли у вас сердце, господин начальник? То бишь, простите, товарищ. Кровь у него больная, у бедняжки, не свертывается, а его все равно в солдаты забрали. Зря я с ним к начальнику ходила, oттуда и забрали. А ведь он у нас единственный, разве этого мало?
Старшина глянул на нее с подозрением, и она еще пуще зашепелявила:
- Очень уж отец его любил. До того любил, страсть. Помню, вернулся домой после фронта, увидел его, всплеснул руками да как закричит: «Вылитый я! Именно таким я был в полтора года!» Ах, Ферчике, Ферчике!
Она умолкла и, глядя старшине в рот, ожидала результата.
- Ну и что же? - не выдержал тот. Женщина с минуту словно колебалась.
- Когда сын еще совсем малюткой был, я ему говорила: «Вот приедет домой твой отец, он тебя на спине пока тает!..» - И она пустилась в воспоминания о том, как бесконечно добр и отзывчив был ее покойный Шайго, как помогал всем, кто обращался к нему за помощью, Затем она перешла к описанию его отцовских добродетелей. Слова сыпались как горох; подумать только, их Ферчике уже в три года научился читать, а когда ему минул четвертый, он умел написать печатными буквами все, что ему хотелось.
Она опять вздохнула и, по всей видимости, собиралась пустить слезу, но вместо этого сняла с головы платок. У старшины округлились глаза. «Ей, пожалуй, нет и пятидесяти»,- подумал он и не на шутку встревожился при виде того, сколь смиренно и целомудренно она моргает глазами, освободившись от платка. В испуге он вскочил и распахнул дверь - не придет ли кто ему на выручку. Но коридор был пуст, все люди были на праздничной площади. Вдова глядела через стол на его пустующий стул.
- Гражданка, не смею вас задерживать! Лучше всего, если вы сейчас отправитесь домой. Вам надо выспаться…
- Сын мой, сынок мой,- вздохнула Маргит Шайго.- К сожалению, ничего хорошего не могу вам о нем рассказать.
И она еще с четверть часа объясняла, какая у сына болезнь. Старшина милиции опять сдался и сел на стул. Он даже не заметил, как неутешная вдова перешла на другую тему и теперь терзала его рассуждениями о том, что на каждом перекрестке дорог, особенна между двумя большими селами, где когда-то стояла корчма, непременно надобно открыть постоялый двор. Ведь вот и в газетах пишут, что в стране слишком мало гостиниц. А она без труда смогла бы выделить в своем доме три спальни для гостей, обставив их как полагается.
