«Прошу прощения,- пробормотал я и, не зная, что сказать, в растерянности спросил: - Вы и в будни носите шелковые платки?»

Она очень удивилась:

«Шелковые платки? Да, конечно. Потому что я… Если я прилично одета… В моем положении это помогает. Шляпу я не могу носить, засмеют. Да они и не в моде теперь. А с открытой головой как-то неудобно, особенно если надо идти по делу».

Мы довольно далеко отклонились от существа вопроса, по которому она пришла. Тут я заметил, что Юлишка неподвижно, словно статуя, стоит в дверях и молча слушает наш разговор. Эта каменная неподвижность сказала мне все - ведь Анна Тёре, несмотря ни на что, не более чем…

«Извините,- сказал я и протянул руку,- я очень сожалею, но ничего не могу сделать… Квартиры у нас нет».

Теперь я уж и сам не знал, куда клоню и как буду выпутываться из положения. Но она знала, чувствовала!

«О, пусть это вас не тревожит. Мы приехали только втроем. И после школы дети будут помогать мне на работе как смогут. Мы так и договорились. А жить мы будем у моей матушки.- Она даже хлопнула в ладоши.- Видите, квартиры нам не надо!»

Я хотел выиграть время, а кроме того, как-то протянуть ее пребывание у нас. Присутствие Юлишки, ее угрюмое молчание и немое осуждение - о чем, мол, мой муженек может так долго рассуждать с такой, как эта…- меня не смущало, даже напротив. Поведение жены лишь подмывало меня сделать ей наперекор.

«А где же ваш третий ребенок? Я знаю, у вас трое».

Анна внезапно как-то сникла:

«О, Эммушка уже взрослая девушка! - И, приглушив голос до шепота, добавила как бы по секрету.- Я не хочу привозить ее сюда».

«Что же, такое решение можно только приветствовать».

Гостья замолчала. Вероятно, она не поняла меня. Или ждала, что я буду расспрашивать дальше. Не дождавшись, она погрустнела и, видимо, угадала мою мысль.

«Да, мне не хотелось бы, чтобы она разделила мою судьбу. Этого нельзя допустить! Я очень боюсь за нее,

она такая красивая. Когда она родилась, я собиралась отдать ее в детский дом. А теперь мне даже больно бывает оттого, что я люблю Эммушку больше других своих детей. Я знаю, это грех, но не боюсь в этом признаться».

«Если так, то почему вы не держите ее при себе?»

Она встрепенулась:

«Нет, нет! Нельзя ни в коем случае! Да и невозможно. Ведь она учится в институте на агронома. Через два года получит диплом. То есть, если считать по месяцам, даже скорее, через полтора».

Гудулич развел руками. Затем опустил их на колени и вздохнул. Этот вздох прозвучал как признание чего-то очень желанного, но, увы, невозможного.

- Вот и все. С тех пор эта девушка так в селе и не появлялась.

Гудулич постарался перехватить взгляд Кёвеша, ибо эти слова адресовались ему, а не старшему лейтенанту Буриану.

- Я рассказал достаточно?

Оба офицера кивнули, но затем Буриан все же заметил:

- Достаточно, но не совсем ясно, чтобы понять причину самоубийства Анны.

- Откровенно говоря,- Кёвеш взглядом одобрил высказывание подчиненного,- из-за всего того, что ты рассказал, никому не следовало бы умирать. Я не очень понимаю, что ты имеешь в виду. Ну, хорошо, оставим это.- И Кёвеш жестом пояснил, что не намерен без конца пережевывать одно и то же.

- Позвольте еще один вопрос, товарищ майор,- опять заговорил Буриан.- Почему вы, Геза Гудулич, не женились на Анне Тёре?

- Ну и вопрос! Однако попробуй на него ответить, Геза.

- Что отвечать-то? Я женат.

- И тебе даже в голоеу не приходила такая мысль?

- Гм. Приходила.

- Что, мол, неплохо бы было…

- Да, совсем было бы неплохо…

- И что же?

- Тогда надо было бы уезжать из села. Кроме того…

- Кроме того?

- Кроме того, я люблю свою Юлишку. Только по-другому. А потом, задумался я, как долго это продолжалось бы? Ведь она все же такая…

- Такая?..

- Да, как я ни вертелся вокруг этой мысли, к другому не пришел.

- Значит, очень такая?

- В общем-то, не очень. Когда бываешь с нею с глазу на глаз, даже забываешь об этом. Но если взять ее в жены, все бы сказали…

- А сколько таких случаев могут назвать эти «все»? Ну, сколько?

Гудулич уставился в пол. Ясно было, что ему никогда в голову не приходило заниматься подобным подсчетом.

- Гм. Трое ребят, это раз. Потом эта ночь в госхозе, после которой она готова была бежать, куда глаза глядят, а потом забрала троих детей и уехала. Это все.

- И за сколько лет?

- Погоди-ка. Если считать точно, то эти четыре случая произошли с ней за двадцать лет.

- Выходит, один случай в пять лет?

- Выходит, так.

- А не думаешь ли ты, что сама пречистая дева Мария за такой срок нагрешила бы куда больше?

- Пожалуй.

Других вопросов не последовало. Все трое молчали, углубившись в размышления по поводу всего происшедшего. Затем Гудулич вдруг вспомнил о том, что говорил Кёвешу наедине, без Буриана.

- Мне очень бы хотелось, Руди, чтобы мои слова были приняты во внимание при официальном расследовании.

- Все будет принято во внимание, Геза. Все и в свое время.

- Благодарю,- с облегчением вздохнул Гудулич.

- С этим погоди, еще успеешь.

- Я полагаю, товарищ майор,- сказал Буриан не слишком вежливо, но твердо,- настало время заводить уголовное дело, учитывая, что праздник кончился.

- Да,- подтвердил майор Кёвеш, игравший очками на столе и казавшийся погруженным в свои мысли.- Вот что, старший лейтенант! Отправьте-ка в Будапешт

срочную телеграмму. Текст такой: «По подозрению в убийстве просим арестовать…» Как зовут девушку?

- Эмилия Тёре,- прошептал Гудулич в полной растерянности.

- Так, продолжайте: «…арестовать Эмилию Тёре».