Кит смеется, а с кухни доносится хохот Кати. Само собой, я знал, что она подслушивает. И немного схитрил в поворотах своей истории. Но в остальном все честно: и обезьяна, и слон, и жираф в руках. И живые слушатели.

Думаете, получится детский писатель-педагог? Обломитесь, мокрецы. Да, я знаю, гамельнский счет честнее гамбургского. Хотя бы потому, что гамбургский придумали советские литераторы, в реальном Гамбурге ни о чем таком не слышали. А в Гамельне что-то было. Иначе бы сказка не жила так долго. Вот если бы и сейчас написать такую, да? Подслушать где-то, да обработать литературно, да издать на радость детям всей земли…

Но и от гамельнского искушения у меня есть защита. Есть конкретный слушатель. Так зачем мне громкая дудка? Лучший педагог — это сапожник, который показывает сыну, как тачать сапоги.

Правда, индустриальная цивилизация отняла у большинства людей этот прямой способ воспитания, когда профессия отца была наглядной, постоянной, практически домашней — и потому легко передавалась ребенку. Теперь родители все время уходят из дома на какую-то загадочную «работу», которую ни показать, ни рассказать. Ребенку достаются лишь абстрактные нравоучения, выплеснутые в редкое свободное время.

Но тут мне немножко повезло. Мой инструмент — мой язык, он всегда со мной. И он нужен, чтобы думать своей головой, чтобы общаться, а не дрочить на бумагу. Этому мы и будем учиться. Оба. Меч в ножнах сердца — японский иероглиф «терпение». Спрячь катану языка своего, когда нет нужды.

И тогда становится ясно, что не я ему, а он открывает мне мир. Ведь это его куклы и мелки, листья и каштаны. Его радость копать песок и бросаться снегом, кувыркаться в траве и крошить пенопласт. Мир давно забытых ощущений, куда он тянет меня за палец — и оттаскивает от компа.

«Не называть, а показывать, не объяснять, а передавать». Когда-то я гордился тем, что мои статьи о хайку расходятся по Сети на нескольких языках, а Митька Коваленин даже начал книжку о Мураками одним их этих определений. Но сейчас мой полуторагодовалый гораздо лучше меня говорит на таком языке, самом честном из всех человеческих.

— Тебе понравилось, как тебя бабушка кормила?

— Ням-ням… Тьфу! Тьфу!

Но ведь игрушки, слова — это все от родителей, возражаю я сам себе. А значит, это наш язык, наш мир. И как замечательно, что первым его словом стало не «би-би», как у некоторых знакомых, а вполне живое «гав-гав». Ведь это я показывал ему ногами кукольный театр с тапками-собаками, когда он еще только ползал. А потом показывал и «гав-гавов» на улице…

Да, мы показываем — но он сам выбирает, что взять. Заходит в гости доктор Волошин, и я хвастаюсь, что Кит уже отличает кошек. Беру книжку с кошками:

— Кит, смотри, кто это?

— Бам!

— Да ты что, какой «бам»! Кто это?

— Бам!

Я качаю головой. Кит смотрит на меня как на идиота. Молча идет в прихожую и приносит мячик. Мячик называется у него «бам». Он тыкает мячиком в книжку — там нарисована кошка… с мячиком.

Ну хорошо, в этот раз я врубился. Я даже могу догадаться, почему плюшевого лося зовут Бу-Бу: в классификации моего маленького Линнея этот зверь оказался между коровой и овечкой. Но вот мы устраиваем переезд лося Бу-Бу на игрушечной машинке в новое жилище:

— Кит, мы забыли взять посуду! Съезди-ка в комнату еще раз, привези лосю тарелки!

А он вместо этого садится на пол и разбирает свою машинку-трансформер. Потом переворачивает пару деталей и ставит их перед плюшевым лосем. И я вижу: тарелки. Нет, это уже не моя сказка. И хорошо.

Ну а то, что Гринпис встал на уши, когда тысячи малышей после мультика про несчастную рыбку Немо выпустили своих аквариумных мутантов в мировой океан… Ладно, Гринпис, не ссы. Они разберутся. Может быть, не сразу. Ну а что поделаешь, такой мир им достался. Машинки-трансформеры и рыбки-мутанты. Разве это сильно хуже, чем каменный лев или надувной Колобок? Разберутся. Если им не мешать.

Есть научное исследование, согласно которому после рождения ребенка у его родителей падает коэффициент IQ. Охотно верю. Мне вообще никогда не удавались эти дурацкие скоростные тесты. Мой IQ наверняка еще ниже, чем у президента Буша — у которого он вообще ниже кафеля. Так что мне уже и падать некуда. Когда меня забрали в физматшколу после победы на областной олимпиаде по математике, я думал, это ошибка, случайное везенье.

Нет, они не ошиблись: за следующие два года я срубил еще несколько дипломов. Но главное не в этом. Усиленная программа по математике — как раз фигня. Я постоянно получал тройки и двойки на контрольных с разными там формулами синусов-косинусов.

Однако в этой школе был другой способ исправить табель. Другая система оценок. Наши преподы регулярно давали такие задачки, за которые ставился пятак тому, кто решит первым — если вообще решит. Думать можно было весь урок, весь день или вообще сколько угодно, смотря по уровню задачки. В конце каждой четверти, нахватав пар по геометрии и алгебре, я выкатывал эти самые «задачки со звездочкой». С решениями. И закрывал пятаками свои неудачи на обычных контрольных.

Это помогло уяснить, что представляет собой обычная средняя школа, куда я ходил раньше. И за четверть века там ничего особо не изменилось.

1 сентября 2004-го. Киту два с половиной месяца, а я до сих пор не смирился с тем, что придется переходить на жаворонковый образ жизни. По старой привычке, лег только под утро. Я забыл, что во дворе у нас — общеобразовательное заведение.

Примерно в 7-30 по ушам долбанул противный детский голосок, поющий о том, как приятно ходить в школу. Я чуть с кровати не упал от неожиданности. Но, разбудив меня, надрывный голосок за окном не успокоился. И начал повторно гнать, как приятно ходить в школу. Потом в третий раз, как бы для закрепления урока. Потом мне сообщили, «из чего же, из чего же сделаны наши мальчишки». И почему «некогда стареть учителям». И какая стерва эта «девчонка из квартиры 45». И так далее.

Через полчаса я окончательно зверею и каждую новую песню встречаю криком: «А вот хер вам! Не отдам Кита в школу! Не отдам!» Катя пытается меня успокоить, говоря, что ребенку будет нужен коллектив, и вообще 1 сентября — это очень красиво: «Мы его нарядим, я сама тоже наряжусь…»

Но я уже завелся. Я ругаю школу последними словами. Общественная школа не имеет никакого отношения к обучению! Раньше, когда ребенка хотели чему-то научить, его отдавали сапожнику. Или булочнику. Он там на практике всему учился, на ходу, на работе. Жизни учился в буквальном смысле, как она есть, в единстве всех деталей. А не закорючкам этим письменным, от которых у половины детей зрение садится в первый же школьный год.

(«И де-евочку которой нес портфе-е-ель!» — раздается со двора.)

Ага, щас, девочку! Помню я эту школьную борьбу с любым проявлением сексуальности. И откуда это идет, ясно. Общеобразовательную школу придумали попы, которым надо было согнать все стадо в одну кучу, чтобы заразить его одним вирусом овечьей покорности. А для этого совсем не нужно выявлять и развивать личные способности. Зато нужно вбить в башку тот гребаный дневник, который потом всем вспоминается до старости лет. Понедельник, вторник, среда — слева. Четверг, пятница, суббота — справа. Система всеобщего образования — та же церковь, только без воскресенья.

(«Нам учитель задает с иксами задачи!», орут с улицы.)

Вот-вот, с иксами. Вся система на этом построена, на этих добрых Мистерах Иксах. Они даже завораживают своей научной загадочностью. Но когда тебе два часа орут в окно, ты сразу понимаешь, какие знания актуальны — и как ты сам можешь ими пользоваться, безо всяких Иксов. Практика — вот главное в обучении, Кит! Есть сотни способов устроить перегрузку электросети, когда тебе мешают спать. Одно только неправильное заземление — чудесная точка входа.

(Во дворе грохочет речь директрисы школы: «Все прогрессивное человечество…»)