— Получилось горючее?

— Порошок выпал в осадок, который мы тут же выплеснули. И не будь отца и Агвиллы, запасам гремучего песка наверняка пришел бы конец. Они отчитали меня за то, что мы занимались всякими глупостями, а остаток забрали с собой. Уж не знаю, сколько раз они принимались разгадывать надписи на вазе, но им это не удалось. Впрочем, мне тоже, хоть я бился над этим не один месяц.

Единственное, о чем мы догадывались, что это, должно быть, стихи: знаки размещались одни под другими четкими рядами. Отец перерисовал их, пытался показать знакомым криптографам — тоже безрезультатно. Именно тогда он переехал в Америго-сити и начал работать в лаборатории “Альбатроса”. Найденный порошок очень его заинтересовал, он занялся его исследованиями — сначала один, потом вместе с Бруно Зингером. Позже к ним присоединился Агвилла. Остальное ты знаешь: как были получены первые капли энергана, радость отца, мнимое самоубийство и приезд сюда, чтобы найти источник песка, его месторождение.

— Вам это удалось?

— Не сразу. Я уже учился на Острове, а отец с братом несколько лет подряд тщетно искали тут вокруг. Все перерыли, дошли даже до соляных шахт восточнее Скалистого массива. Никаких следов. А я почему-то верил, что разгадка скрывается в надписи на вазе, — мы назвали ее “Песней”. И не ошибся, Мы нашли Ясимьенто — месторождение порошка — после моего возвращения с Острова.

— Сколько же времени ты прожил на Острове?

— Мне было одиннадцать, когда друзья отца переправили меня туда на моторной лодке. Конечно, это было рискованно, но все-таки не так страшно, как при спуске с Белой Стены. Береговая охрана Веспуччии обнаружила и открыла огонь. Пулеметной очередью продырявило борт, ранило моториста, мы чуть не пошли ко дну. На наше счастье, в тот день был особенно густой смог, он скрыл нас, как дымовая завеса. — Анди засмеялся: — Редчайший случай, когда от стайфли была польза. Под его прикрытием мы благополучно добрались до места.

Приняли меня как своего, приютили, я нашел новых друзей, новую родину. Там закончил школу, университет, стал археологом и лингвистом.

— И пристрастился к политике?

— Да, и это тоже. К неудовольствию моего братца. Сам-то он напичкан романтическими бреднями о могущественных вождях племени, о древнем толтекском царстве… Что поделаешь, это у него реакция на то, что произошло в Кампо Верде… Вернулся я уже дипломированным филологом. Прошло совсем немного времени, и мне удалось расшифровать надпись на вазе, а затем и другие надписи на стенах, камнях, глиняных табличках.

— Расскажи, что же выяснилось?

— “Песня”, как я и думал, оказалась стихотворением, небольшим, но очень поэтичным. Если хочешь, я тебе его когда-нибудь прочту. — О чем же оно, если не секрет?

— Об Ясимьенто и о том, как мои далекие предки использовали гремучий песок для праздничных огней.

А сейчас Агвилла и отец с его помощью собираются сокрушить Мак-Харриса.

— А ты?

— Я?… Помогаю им по мере сил и возможности. Как и подобает верноподданному Белого Орла… — Анди явно чего-то не договаривал. — Хотя, по-моему, энерган можно использовать для иных, более нужных целей в интересах всего человечества. Конечно, не у нас, а там, на Острове… У нас он рано или поздно окажется в руках военных, а уж они найдут ему применение. Ты, верно, знаешь: часть энергана попала на военные склады. По телевидению показывали.

Увы, такова участь многих открытий и изобретений с незапамятных времен. Алчные руки военных завладевают ими, и вместо того, чтобы служить человеку, они становятся средствами массового уничтожения. К сожалению, отец и Агвилла, особенно он, полностью не отдают себе отчета в этой опасности. Они ослеплены ненавистью… — Он вздохнул. — Хотя, как знать? Может, они и правы. Может, я не в состоянии их понять, слишком мал был тогда, в Кампо Верде, и нет во мне такой же жгучей жажды мести. Он замолчал. Вскоре мы вернулись к прерванной работе. Во дворе нас ждали лошади. Мы взяли каждый по мешку и направились в лабораторию — в храм кровожадного толтекского божества.

Вечер я снова провел в столовой в обществе Доминго Маяпана и его сыновей. На сей раз к нам примкнул Педро Коломбо.

Я смертельно устал от непривычной работы. Никогда прежде не приходилось таскать такие тяжести, как эти мешки с песком. Анди утешал меня: — Тедди, людям умственного труда такой труд полезен, выпрямляет позвоночник. Поработаешь тут недельку-другую, так окрепнешь, собственная жена не узнает.

Моя жена, мои дети… Где-то они сейчас? Школьные каникулы давно кончились, мальчикам пора бы вернуться домой. А они, должно быть, еще там, в руках Службы безопасности. А Клара? Наверно, с ума сходит от тревоги.

Если только ее тоже не увезли туда…

— Увы, Анди, — ответил я. — Здесь-то я могу стать даже Геркулесом, но в Америго-сити стайфли быстро меня скрутит!

Мы заговорили о смоге, этом подлинном биче рода человеческого. И тут я вспомнил профессора Моралеса и передал его просьбу.

Оказалось, они о ней уже знали, но, видно, хотели узнать подробности. Я рассказал о профессоре, о его визите ко мне, постарался передать его тревогу за судьбу Земли, а в заключение, стараясь, чтобы это не выглядело слишком сентиментально, выложил на середину стола серебряный доллар.

— Символический доллар. Плата за патент на производство энергана или лицензию на его распространение.

Агвилла повертел монету в руках и мягко улыбнулся: — Самая дорогая плата, какую я получал когда-либо в жизни, но, к сожалению, я не могу принять ее, — и он пододвинул доллар ко мне. — Вернете профессору. Передайте, что я искренне сочувствую их движению и хотел бы помочь, но не могу — во всяком случае пока — выполнить его требования, даже в обмен на все сокровища мира.

— Почему? — глупо спросил я, хотя заранее знал ответ.

— Потому что энерган нужен мне пока для других целей. Мы боремся с Мак-Харрисом, а не с кучкой либерально настроенных апперов. За Мак-Харрисом стоит Командор. И армия. И даже, к нашему большому сожалению, рабочие-нефтяники, которые ополчатся на нас, если мы снова выступим…

Анди с досадой перебил: — Опять рабочие! Когда ты, наконец, поймешь, что они могут стать твоими самыми верными союзниками?

— Пока это не так.

— Потому что они не знают! Разъясни им свою цель, и я уверен, они будут на твоей стороне.

— А как прикажешь им объяснить? Выступать по радио? По телевидению? Да нас тут же засекут!

— Но ведь сеньор Искров именно для того и прибыл сюда, — раздался голос старого Маяпана.

— Кто ж ему там позволит заниматься пропагандой! К тому же еще неизвестно, согласится ли он на это.

Я молчал, несколько ошарашенный спором, разгоревшимся вокруг моей особы.

— Мы не для того вызвали сюда сеньора Искрова, — возразил Агвилла. — Предоставим пропаганду Рыжей Хельге. Она свое дело знает. Сеньор Искров находится здесь в качестве нашего рупора и свидетеля. Он должен исполнять функции, которые мы возложили на него второго августа.

Итак, я был лишь “рупором”, “свидетелем”, “исполнителем функций”. Не слишком лестные эпитеты для многоопытного журналиста, вообразившего, будто он трудится во имя высшей цели — спасения человечества!

Или на худой конец разрабатывает собственную золотую жилу… Впрочем, пусть будет так, решил я. Если уж мне отведена роль рупора высокой идеи, почему бы не возвестить о ней всему миру уже испытанными средствами? Может, я и в самом деле смогу стать апостолом Надежды, той самой Надежды, которую стремится уничтожить Эдуардо Мак-Харрис.

— Будьте со мной откровенны, — обратился я к своим собеседникам, — не щадите моих чувств. Конверт с рекламным объявлением попал ко мне случайно?

Все трое дружно рассмеялись.

— О нет, сеньор Искров, — ответил доктор Маяпан, — у нас не бывает случайностей. Нам был нужен такой человек, как вы.

— Что вы имеете в виду?

— Человек, соответствующий определенным требованиям: не только превосходный журналист, но и отзывчивый, порядочный человек, к тому же стесненный в средствах, а еще лучше — в данный момент не имеющий работы.