Кровь стекала по моим рукам, капая на пол тоннеля. Я выполз в один из боковых коридоров, продолжая наблюдать за бойней из-за поворота. Занятые сражением с новой детоубийцей, шиваро обо мне напрочь забыли.

Пол пещеры превратился в липкий ковер из перьев, внутренностей и разбитых яиц. Матриарх убивала своих недавних подчиненных десятками, но даже она не могла сладить с непрекращающимися волнами тварей.

Я четко увидел момент, когда все переломилось.

Ее движения стали медленнее. Удары — менее точными. Огромная грудь вздымалась чаще, пытаясь загнать в легкие воздух, отравленный дымом.

Шиваро почуяли слабину.

Они набросились, как голодные псы на раненого зверя. Десятки клювов впились в шею, сотни когтей рвали обожженные бедра. Матриарх закачалась, пытаясь стряхнуть их — но ее крылья, изодранные в клочья, уже не могли поднять эту махину.

— А-а-аргх! — последний крик вырвался из ее глотки, когда она рухнула на бок, подмяв под себя трех нападавших.

Тогда началось самое страшное.

Шиваро покрыли ее полностью, как муравьи покрывают падаль. Они клевали глаза, рвали еще теплое мясо, выклевывали внутренности. Кровь фонтанировала, окрашивая перья победителей в багряные тона.

Одна из птиц вытянула из грудной клетки матриарха что-то дымящееся и тут же проглотила.

Я прижался к влажной каменной стене, чувствуя, как капли конденсата стекают по моей шее, смешиваясь с потом и кровью. Обожженные пальцы пульсировали тупой болью, но я заставил себя не шевелиться.

В гнездовом зале воцарилась странная, почти ритуальная тишина. Шиваро, еще минуту назад безумные от ярости, теперь двигались с поразительной организованностью. Их перья, покрытые копотью и кровью, топорщились, но движения были точными, выверенными.

Часть пернатых с обгоревшими крыльями встали над тлеющими участками пола. Их мощные крылья взметались в унисон, создавая искусственный ветер, задувающий пламя.

Каждый взмах поднимал тучи пепла, который кружился в воздухе, оседая на их израненные спины. Один из них, с перебитой лапой, хромал, но продолжал работу — его перья на брюхе были вырваны клоками, обнажая покрытую волдырями кожу.

— Тсссс-кккк, — шипела самка с обожженным боком, осторожно перекатывая уцелевшее яйцо в безопасный угол. Ее движения были почти нежными, клюв лишь слегка касался пятнистой скорлупы. Другая птица, поменьше, помогала ей, подталкивая яйцо крылом.

Им теперь было совершенно не до меня и я не собирался им о себе напоминать.

Я медленно отполз глубже в тоннель. Найдя место, где потолок выглядел тоньше, я достал саблю, сжал ее менее пострадавшей левой рукой и резанул по веткам раз, другой, третий, каждый раз вкладывая в артефакт немного маны.

— Вот так… еще немного… — я стиснул зубы, чувствуя, как дрожь бессилия пробегает по рукам.

Потребовалось несколько минут тихой, изматывающей работы. Наконец, в потолке появился проем, через который я смог выбраться. Втянул в себя воздух — свежий, без привкуса гари и крови, с легким оттенком чего-то цветочного, возможно, растущих где-то поблизости горных трав.

Выбравшись наверх, я сразу же прижался к неровностям дерева. Переполз вперед, чтобы сквозь отверстия в потолке гнезда видеть происходящее в главном зале.

Внизу шиваро продолжали свой странный ритуал. Они обступили тело матриарха плотным кругом. Некоторые лизали ее раны, другие — выщипывали уцелевшие перья, аккуратно складывая их в кучу.

Я прикрыл глаза, чувствуя, как золотой узор на груди потихоньку теплеет. Мана возвращалась — капля за каплей, медленно наполняя истощенное тело. Это ощущение было похоже на тепло чая, разливающееся по жилам, но сейчас его едва хватало, чтобы унять дрожь в руках.

Одна из шиваро внизу — молодая самка с поврежденным крылом — внезапно подняла голову. Ее черные глаза метнулись в сторону тоннеля, откуда я только что выбрался. Я замер, чувствуя, как капля пота скатывается по виску.

— Кккккрр? — ее голос был похож на скрип несмазанных петель.

Но ее внимание тут же переключилось на сородича, несущего очередное уцелевшее яйцо. Они столкнулись клювами в короткой перепалке, затем разошлись, каждая к своему делу.

Тени от торчащих из гнезда верхушек сосен становились длиннее, дело шло к вечеру. Я прикрыл глаза, сосредоточившись на слабом тепле восстанавливающейся маны. Где-то в глубине сознания уже строились планы, но сейчас важно было только одно — терпение.

###

В напряженном ожидании прошло несколько часов.

Золотые узоры на моей груди пульсировали, как живые. Я разжал кулаки — обугленные пальцы больше не кровоточили, хотя до восстановления, если Маска вообще сможет восстановить такие повреждения, было еще очень далеко.

Каждый нерв горел огнем, но сквозь боль я чувствовал — регенерация работала. Медленно, мучительно медленно, но работала. И моя мана восстановилась достаточно, чтобы попытаться получить из этой ситуации хоть какую-то выгоду.

Сабля «Секущий ветер» с мягким шипением вышла из ножен, уже с куда меньшим трудом я прорубил потолок главного зала, откуда уже ушло большинство шиваро, кроме троих «дозорных», влетел внутрь через дыру.

Первый шиваро даже не успел вскрикнуть. Голова отлетела, как перезрелый плод, оставляя кровавый след на стене.

Второй открыл клюв, чтобы заорать, поднимая тревогу. Мой клинок пронзил его горло, вырвав кусок трахеи вместе с криком. Третий, поменьше, метнулся к выходу, но я догнал его и обрушил удар сабли на череп. Кость хрустнула, тело пернатого обмякло.

Но они успели. Где-то в глубине тоннелей уже раздавался ответный клекот — сначала десятки, потом сотни голосов. У меня было минуты три. Не больше.

Труп матриархи лежал в стороне, полуразобранный сородичами. Ее брюхо было вспорото, но не до конца. Я пнул его сапогом — кожа все еще была теплой. Запах ударил в нос — прогорклый жир, полупереваренное мясо, что-то еще…

Клинок вошел с противным чавкающим звуком. Кишки, печень, какие-то мешочки с жидкостью — я рылся в потрохах, пока пальцы не наткнулись на что-то твердое. Холодное. Но обжигающее густой и чистой маной.

Безоар.

Он был размером с мой кулак, покрытый слизью и кровью, но сквозь всю эту мерзость просвечивало ровное бирюзовое свечение. Я схватил его — и тут же почувствовал, как по руке пробежали мурашки.

Отдай.

Мысль пришла не из моей головы. Она прозвучала где-то в основании черепа, холодная и неумолимая. Маска.

— Нет, — я прошептал, сжимая драгоценность. — Это мой трофей. Мой выигрыш.

ОТДАЙ!

Боль ударила в виски, заставив ахнуть. Золотые узоры на моей груди вспыхнули жаром. Безоар в руках вдруг стал мягким, как воск.

— Черт! — я попытался отбросить его, но пальцы будто приросли к поверхности.

Камень начал таять, впитываясь в кожу. Сначала это было похоже на ледяной ожог, потом — будто кто-то влил расплавленный металл прямо в вены. Я рухнул на колени, чувствуя, как энергия бьет по нервным окончаниям тысячью игл.

Боль достигла апогея, когда последние крупицы безоара исчезли в моей ладони. Мое тело выгнулось в неестественной судороге. Глаза залило кровью, окрасив мир в багровый цвет. Я хрипел, пытаясь вдохнуть, но легкие отказались работать.

Где-то в отдалении уже слышались крики шиваро — резкие, яростные. Они приближались.

— Будь ты проклята…

Из последних сил я раздвинул разрез в брюхе матриарха, вполз внутрь, чувствуя, как теплые внутренности облегают тело.

Запах ударил в нос — медный привкус крови, кислота желудочного сока, что-то еще, гнилостное и сладкое одновременно. Я устроился среди кишок, подтянув ноги к груди. Кровь сочилась сверху, капая на лицо.

Первые шиваро ворвались в зал. Их когти цокали по камню, клювы щелкали в ярости.

Я замер, чувствуя, как сердце бешено колотится. Капли пота смешивались с кровью на лбу. Один неверный звук — и они разорвут тушу вместе со мной внутри.

Но спустя всего минуту шиваро уже перестали меня волновать.