Вот только запахи. Все трое надеялись, что со временем привыкнут и обтерпятся, но не тут-то было. Напротив, они начали ощущать даже такие запахи, о существовании которых прежде и не подозревали, — запахи ядовитые, запахи до отвращения приторные, запахи, от которых они, согнувшись в три погибели, кидались к раковине. Они пытались затыкать себе нос, но запахи тут же просачивались через любую затычку. К обеденному столу бедняги шли, как на пытку, и с устрашающей быстротой теряли в весе.

Но простуда их не брала.

— По-моему, вас всех надо посадить в сумасшедший дом, сердито сказала однажды холодным зимним утром Элли Доусон, вытаскивая посиневшего и дрожащего Филиппа из-под ледяного душа. — Вы совсем рехнулись. Вас нужно охранять от вас же самих, вот что я тебе скажу.

— Ты не понимаешь! — простонал Филипп. — Нам просто необходимо простудиться.

— Да зачем? — взорвалась Элли. — А что случится, если вы не простудитесь?

— Вчера в лабораторию нагрянули три сотни студентов, терпеливо объяснил Филипп. — Они говорят: запахи доводят их до исступления. Они теперь не выносят общества даже лучших друзей. Если мы им не поможем, они разорвут нас в клочки. Завтра они, конечно, придут опять, и с ними еще триста человек. И ведь это — те шестьсот, с которых мы начинали. А что будет, когда еще пятнадцать миллионов обнаружат, что собственный нос не дает им житья?

Он содрогнулся.

— Ты видела газеты? Люди уже рыщут по городу и принюхиваются ко всему., как ищейки. Вот теперь-то и выясняется, что мы поработали на совесть. Мы бессильны, Элли. Нам не за что уцепиться. Эти антитела слишком хорошо делают свое дело.

— Так найдите какие-нибудь дрянтитела, которые с ними справятся, — туманно посоветовала Элли.

— Ну что за глупые шутки…

— А я вовсе не шучу! Мне все равно, как вы это сделаете. Мне только нужен мой прежний муж, чтоб не жаловался, что все как-то не так пахнет, чтоб не фыркал на мою стряпню и не лез под ледяной душ в шесть часов утра.

— Я понимаю, тебе и правда тяжко, — беспомощно сказал Филипп. — Но как нам теперь быть — ума не приложу.

В лаборатории он застал Джейка и Коффина; бледные и злые, они совещались.

— Больше у меня ничего не выйдет, — сквозь зубы говорил Коффин. — Я вымолил у них отсрочку. Я пообещал им все на свете, кроме разве своей вставной челюсти. Я не могу встретиться с ними еще раз, просто не могу.

— У нас осталось всего несколько дней, — мрачно возразил Джейк. — Если мы не успеем что-нибудь придумать, мы пропали.

Филипп поглядел на них и вдруг ахнул.

— Знаете что? — сказал он. — Мы просто безмозглые ослы. Мы так перепугались, что совсем перестали соображать. А ведь все дело проще пареной репы.

— О чем ты говоришь? — разозлился Джейк.

— Дрянтитела, — ответил Филипп.

— Боже милостивый!

— Да нет, я серьезно. — Глаза у Филиппа сверкали. — Как по-вашему, сколько студентов мы можем завербовать себе в помощники?

Коффин судорожно глотнул.

— Шестьсот. Они все тут под окном, злые как черти и жаждут нашей крови.

— Отлично, давай их сюда. И мне нужны обезьяны. Но только обезьяны простуженные. Чем хуже, тем лучше.

— Да ты сам-то понимаешь, что делаешь? — спросил Джейк.

— Нисколечко, — весело отвечал Филипп. — Знаю только, что такого еще никто никогда не делал. Но, может, пришло время держать нос по ветру и идти, куда он поведет…

Первые вестники грозного прилива появились два дня спустя… всего несколько человек тут, с десяток там — этого было довольно, чтобы подтвердились самые мрачные предсказания газет. Бумеранг возвращался к исходной точке.

Все двери в лаборатории были забаррикадированы, телефоны отключены. В ее стенах шла лихорадочная и притом весьма пахучая деятельность. У всех троих исследователей обоняние обострилось нестерпимо. Даже маленькие противогазы, которые смастерил Филипп, уже не защищали их от непрестанного артиллерийского огня удушливых запахов.

И все же наперекор зловонию работа продолжалась.

В лабораторию прибывали полные грузовики обезьян, десятки и десятки обезьян, и все они чихали, кашляли, плакали и сопели. Пробирки с культурой вируса переполняли инкубаторы и громоздились на столах ученых. Каждый день через лабораторию проходило шестьсот разъяренных студентов; они ворчали, но покорно засучивали рукава и широко раскрывали рот.

К концу первой недели половина обезьян излечилась от насморка и теперь уже не могла снова его заполучить; другая половина снова простудилась и никак не могла избавиться от насморка. Филипп с мрачным удовлетворением отметил это обстоятельство и бродил по лаборатории, бормоча что-то себе под нос.

Еще через два дня он ворвался в лабораторию счастливый и сияющий, под мышкой у него болтался щенок с необычайно грустной мордой. Такого щенка еще свет не видывал. Он сопел, чихал и явно страдал отчаянным насморком.

А потом настал день, когда Филиппу ввели под кожу каплю молочно-белой жидкости, изготовили вирус для распыления и основательно оросили ему нос и горло. Потом все уселись и стали ждать.

Прошло три дня, а они все еще ждали.

— Идея-то была великолепная, — угрюмо заметил Джейк и решительно захлопнул пухлую тетрадь с записями. — Только вот беда: ничего из нее не вышло.

— А где Коффин?

— Три дня назад свалился. Нервное расстройство. Ему все мерещится, что его вешают.

Филипп вздохнул.

— Что ж, видно, чему быть, того не миновать. Очень приятно было познакомиться с тобой, Джейк. Жаль, что все обернулось так печально.

— Ты сделал все, что мог, старина. Все, что мог.

— Да, конечно. Приятно тонуть в ярком свете…

Филипп умолк на полуслове, глаза у него стали круглые. Нос сморщился. Он разинул рот, всхлипнул — давно угасший рефлекс чуть шевельнулся в нем, воспрянул и…

Филипп чихнул.

Он чихал минут десять без передышки и под конец весь посинел и жадно ловил воздух разинутым ртом. Он схватил Джейка за руку и тряс ее изо всех сил, а из глаз у него ручьем текли слезы.

— Да, придпип был совсеб простой, — говорил Филипп после, когда Элли ставила ему на грудь горчичники и подливала горячую воду в ножную ванну. — Саба вакцида построеда да деб же, да реакции адтитело — адтитело. Адтитело противостояло вирусу, это бы субели; потоб дуждо было дайтц такое адтитело, которое противостояло бы дашебу адтителу.

Он отчаянно чихнул и со счастливой улыбкой накапал в нос лекарство.

— А сумеют они поскорее его приготовить?

— Приготовят как раз к тобу вребеди, когда людяб уже девтерпеж будет слова заполучить дасборк, — сказал Филипп. Есть только одда загвоздка…

Элли Доусон сняла с огня бифштексы и поставила их, еще шипящие в масле, на стол.

— Загвоздка? — переспросила она.

Филипп кивнул и с притворным удовольствием принялся пережевывать бифштекс; на самом деле мясо казалось ему ничуть не вкуснее размокших консервов из солдатского пайка.

— Это даше довое зелье отличдо действует, даже чересчур.

Он высморкался и потянулся за свежим платком.

— Божет, я и ошибаюсь, до кажется, от этого дасборка бде уже де избавиться до сабой сберти, — печально сказал он. — Разве что бде удастся дапустить да это адтитело еще какое-дибудь противоадтитело…

— Это и есть ваше «чудо»?

— У него не очень внушительный вид, но вы сейчас сами убедитесь, чего, стоит эта штука, — ответил Гугл.

— Ну-ка, скажи мне, как тебя зовут?

— Погодите, — сказал Гугл, — его надо сначала включить…

Он подошел к стенду и опустил рубильник. На нижней панели загорелась неоновая трубка, а над ней замигали лампочки.

— Внешне он похож на обыкновенный шкаф, — заметил гость.

Действительно, аппарат имел вид металлического шкафа. Панели можно было принять за выдвижные ящики, кнопки — за ручки. О том, что назначение у серо-зеленого предмета иное, говорили лишь контрольные лампочки, микрофон, окуляр объектива и овал динамика. Из последнего послышалось тихое мычание, потом глухой кашель, и наконец чей-то странный голос произнес: