Алекса всмотрелась.

— Он оставляет след. Даже там, где его не должно быть, чтобы мы знали: “Я был здесь. Я победил. Я — истина”.

Киран посмотрел на неё.

— Но мы знаем, что это не так.

— Да, — сказала Алекса. — Мы знаем. И теперь он знает, что мы знаем. — Алекса не могла забыть поцелуй. Почему он целует рамы? Это не похоже на него. Слишком личное. Слишком… человеческое. Она повернулась к Кирану. — У него была сестра, — вдруг сказала она.

Это было не предположение — ощущение.

Как эхо из прошлого. Киран медленно кивнул.

— Да. Умерла в 2001‑м. От рака. Отец упоминал. Говорил, что Фолл тогда… …исчез на полгода. Не появлялся, не отвечал. Как будто его не существовало.

Алекса посмотрела на экран. Снова включила видео. Замедлила кадр — там, где Фолл касается рамы губами. Его глаза — на мгновение закрыты. Плечи — чуть опущены.

Не торжествующий жест. А… Прощание.

— Он не прощается с картиной, — прошептала Алекса. — Он прощается с ней. Со своей сестрой.

Киран сглотнул.

— Значит, всё это… …его способ удержать её?

Сохранить хоть что‑то?

— Сохранить, — повторила Алекса. — Но исказить. Превратить в ритуал. Сделать так, чтобы никто не увидел настоящего. Потому что настоящее — это она. А картины — лишь оболочка.

На экране Фолл целовал очередную раму.

Так же медленно. Так же бережно. Как если бы держал в руках не дерево и холст,

а хрупкое воспоминание.

***

Вечером Алекса шла по городу. Дождь не прекращался. Фонари отражались в лужах, как глаза. Она достала смартфон. Открыла “Чёрный каталог”. Пролистала до своего имени. Поставила курсор на “Дата смерти”.

И написала:

“Не сегодня”.

Потом удалила строку. Стирала своё имя, пока экран не стал чистым.

— Ты не в его списке, — сказала она себе. —

Ты — в его страхе.

Город молчал. Но она знала: Фолл уже смотрит. Уже думает. Уже готовит следующий шаг. Потому что для него правда — это огонь. А она — это пепел, который не сгорит.

Глава 7. Охота на Фолла

Ночь накрыла Мельбурн плотным чёрным одеялом. Фонари дрожали в тумане, как свечи над водой. Алекса стояла у монитора в дежурном помещении участка. На экране — три кадра: вход в архив, коридор второго этажа, комната с уликами. Рядом — Киран.

Молча сжимал кулаки. Мэдисон за соседним столом щёлкала клавишами, отслеживая датчики движения.

— Он придёт, — сказала Алекса. — Я оставила ему слишком вкусный след.

— “Ренессанс‑23”, — прошептал Киран. — Ты уверена, что он клюнет? Это же фальшивка.

— Именно. Он не может не проверить. Потому что это — его слабость. Искусство, которое он не контролировал.

Мэдисон подняла палец.

— Движение у входа.

На экране — тень. Высокий силуэт в длинном пальто. Фолл. Он двигался без спешки. Как человек, который знает: время — его союзник. Камера следила за ним: открыл дверь архива — без шума, прошёл мимо стеллажей — не касаясь, остановился у стола с “улика́ми”. Там — коробка. Надпись: “Ренессанс‑23. Оригинал. Конфисковано”.

Фолл замер. Рука потянулась к крышке.

Открыл. Внутри — не картина. Пирог с золотистой корочкой.

И записка:

“Ты знаешь вкус правды?”

Алекса сжала подлокотники кресла.

— Он не съест. Это слишком очевидно.

Но Фолл… …достал из кармана маленький прибор. Повёл им над пирогом. Экран прибора моргнул. Зелёный сигнал. Яда нет.

Он улыбнулся. Взял кусок. Откусил. Киран рванулся вперёд.

— Почему?!

— Детектор, — сказала Алекса сквозь зубы. — Он носит детектор ядов. Всегда. Мы не учли…

Фолл доел кусок. Вытер губы платком.

Повернулся к камере — будто знал, что за ним следят. И положил на стол записку.

Через десять минут они были в комнате.

Мэдисон осмотрела пирог.

— Чистый. Ни следа.

Алекса подняла записку.

На дорогой бумаге — чёткий почерк:

“Ты хороша. Но ты не художник. Ты — инструмент. И скоро поймёшь: настоящие мастера не ловят, а создают”.

Она смотрела на эти строки. Слова жгли, но не болью — ясностью.

“Он прав. Я не художница. Я не создаю. Я раскрываю. Но именно поэтому я его остановлю. Художник нуждается в зрителе. В том, кто увидит его замысел. А я — не просто зритель. Я — увеличительное стекло. Я сделаю его искусство слишком видимым. Так, что оно сгорит от собственного света”. —

Она подняла голову. — Он думает, что играет.

Но игра — это когда есть правила. А я их сейчас перепишу.

Киран посмотрел на неё.

— Ты говоришь так, будто уже победила.

— Я говорю так, будто поняла, как. Он видит меня инструментом. Значит, я стану инструментом, который его сломает.

***

Они вернулись в оперативный центр.

Мэдисон запустила повтор записи.

Замедлила кадр — там, где Фолл ест пирог.

— Смотрите, — сказала она. — Его рука.

На мизинце — кольцо. Старинное, с гравировкой: перевёрнутый крест. Такой же, как символ на цифровых оригиналах. Алекса прищурилась.

— Это не украшение. Это — печать. Его подпись. Даже на теле.

Киран сжал зубы.

— Значит, он везде. В картинах. В смерти. В нас.

— Да, — сказала Алекса. — Но теперь мы знаем, как его найти. Через его язык. Через символы. Через то, что он считает своим искусством.

***

В полночь она вышла на улицу. Дождь кончился. Воздух был острым, как лезвие.

Она достала смартфон. Открыла фото — увеличенный фрагмент кольца Фолла.

Приблизила гравировку и увидела: под перевёрнутым крестом — маленькие цифры.

04.17.99. Та же дата, что была в “Чёрном каталоге”. Открытие галереи Folly & Grace.

— Это не случайность, — прошептала она. —

Это — ключ. Или… …ещё одна ловушка.

***

Утром она пришла в галерею. Двери были закрыты. Окна — тёмные. Но на пороге — конверт. Без адреса. Только её имя — выведено чернилами. Она открыла. Внутри — один лист. Рисунок. Акварель. Женщина в чёрном платье. Её лицо — размыто. А в руках — пирог.

Под рисунком — подпись:

“Ты хотела игру? Теперь ты в ней. Добро пожаловать в мой музей”.

Алекса разглядывала акварель. Женщина в чёрном. Пирог в руках. Что‑то царапало память.

— Киран, — сказала она. — Твоя мать… Она любила печь?

Он замер.

— Да. Каждый год — яблочный пирог. На день рождения отца. Даже когда денег не было.

Алекса провела пальцем по рисунку.

— Этот пирог… он похож. Та же форма. Те же надрезы сверху.

Тишина.

Потом — шёпот Кирана:

— Он был у нас дома. Видел её кухню. Знает, как она пекла.

Алекса подняла глаза.

— Значит, это не просто игра. Это — память. Его способ сохранить то, что он уничтожил.

Киран сжал кулаки.

— Тогда зачем? Если он помнит — почему убил?

— Потому что память — это не про любовь, — тихо сказала Алекса. — Это про власть. Он сохраняет то, что хочет контролировать. Твою мать — через пирог. Тебя — через месть. Меня — через эту игру.

Она сложила рисунок. Ветер рванул её волосы. Где‑то вдали — звон колокола. Она знала: Фолл не убегает. Он рисует. И они — его краски.

Глава 8. Пирог с бромом

Туман лежал на Мельбурне, как пелена сна.

Алекса стояла у плиты. В руках — деревянная ложка. В кастрюле — тесто, густое, почти живое.

Она вспомнила слова Джорджа:

“Снотворное, но без вкуса. Как правда — незаметное, но сильное”.

Он не спросил, зачем. Только кивнул и протянул маленький флакон. Бесцветный.

Без запаха. Как тень.

— Ты уверен, что это сработает? — спросила она.

Джордж помешал кофе. Не посмотрел на неё.

— Снотворное — как искусство. Если сделано грубо — заметят. Если тонко — примут за правду.

— Ты говоришь загадками.

Он улыбнулся.

— А ты ищешь прямые ответы. Но мир — не математика. Здесь всё зависит от того, как подать. — Пауза. Потом — тихо: — Будь осторожна, Алекса. Иногда, чтобы поймать хищника, нужно стать им.

Она нахмурилась.

— Я не собираюсь…

— А ты уже.