Она скрещивает руки на груди.

— Отлично. Раз ты такой умный, опиши его сам.

— У тебя есть нос, — говорю торжественно.

Она закатывает глаза.

— И два уха. Прекрасные, между прочим.

— Вот, видите, — с сарказмом комментирует она в эфир. — У меня красивые уши.

— Длинные волосы, — продолжаю, улыбаясь. — Ими, кстати, вполне можно меня задушить, если что.

Она хмурится, на лбу проступает складка.

— И ямочка на подбородке появляется, когда ты на меня злишься, — добавляю и смеюсь.

Она тянется, чтобы стукнуть меня по руке, но я успеваю увернуться. И всё же удерживаю при себе остальное. Не говорю, что её глаза — самого красивого зелёного цвета, какой я когда-либо видел. Что веснушки на носу такие же, как на плече — те, что я краем глаза замечаю каждый раз, когда ворот свитера сползает. Что её смех — хрипловатый, тёплый, живой, будто музыка изнутри: рождается где-то глубоко, в животе, поднимается вверх, закручивает вокруг неё золотистую ленту — и она начинает светиться.

Я замечаю вещи, которые не должен замечать. И меня это раздражает гораздо меньше, чем должно бы.

— Всё это не очень информативно, — ворчит собеседник в наушниках.

— Значит, ты не тот, кого она ищет, — отрезаю я и, не дожидаясь ответа, отключаю звонок. — А теперь — короткая музыкальная пауза. Люси, что ставим?

Она откидывается на спинку кресла, вытянув под столом длинные ноги. Улыбается, и я, сам не замечая, отвечаю ей тем же.

— «A Kiss to Build a Dream On»³¹, Луи Армстронга³².

Улыбка медленно сходит с моего лица. В груди будто что-то трескается. Я слышал эту песню тысячи раз — в больничных палатах, под химиотерапию, под МРТ, под сухие голоса врачей. Это была мамина песня: она включала её каждый раз, когда хотела уйти в себя и исчезнуть с больничной кушетки.

Каждый. Раз.

В голове вспыхивают запахи: хлорка, дезинфекция, стерильность.

— Когда Майя была совсем крохой, она по полночи плакала, — говорит Люси, не замечая, как я каменею. — Я пела ей эту песню, чтобы успокоить, но так уставала, что постоянно забывала слова. В итоге пела один припев.

Она поворачивается ко мне. Её улыбка гаснет, когда она видит моё лицо.

— Что случилось?

Я качаю головой, с трудом выныривая из воспоминаний, которые до сих пор режут по-живому.

— Ничего, — выдавливаю. Прочищаю горло, поворачиваюсь к пульту, листаю музыкальную библиотеку, действуя на автомате. — Ты всё-таки романтик, да?

Глупая колкость, которой я не позволял себе с первого эфира. Но снова тону в ней.

Она поднимает подбородок, хмурится.

— А говорить это обязательно с таким тоном?

— Я не… — начинаю, но знаю: она права.

Я именно так сказал. Не с добром. И сейчас я не в состоянии притворяться. Всегда спасался дистанцией от сильных эмоций — это мой щит, то, что помогло выжить. А с Люси я про него забыл.

А ведь она сюда пришла не за мной. Она ищет пару. Нужно помнить об этом.

— Луи Армстронг, — жму на кнопку чуть сильнее, чем нужно. — По заявке.

Даже не утруждаю себя прощанием со слушателями. Просто запускаю песню и тут же сдёргиваю наушники, чтобы не слышать вступления. Бросаю их на стол — глухой стук.

Тянусь к кофейнику — просто чтобы занять руки.

— Налить тебе?

— Нет, спасибо, — отвечает она медленно, с осторожностью, пытаясь понять, почему я так скис после её заявки.

Кожа кресла тихо скрипит, когда она меняет позу.

— Если пить кофе поздно, потом не усну. А у меня с утра смена.

Я хватаюсь за смену темы, как за спасательный круг. Вернуться бы на нейтральную территорию, где я снова не мудак.

— Ты точно справишься? Не вымоталась?

Она пожимает плечами.

— Привыкаешь. Ребёнок и недосып — вещи совместимые. А парни на работе знают, что я в проекте, так что… — снова пожимает плечами. — Пока всё окей.

— Где работаешь?

Мы уже две недели сидим здесь по вечерам, а я до сих пор не знаю, чем она занимается.

— В автомастерской. Там и запачкалась, — она поднимает руку, показывая пальцы: на костяшках чёрная полоска грязи. — Профдеформация. Думаю, я вечно в пятнах. Один тип как-то сказал, что это отталкивает. Мол, слишком «мужская» профессия.

— «Мужская»?

— Он имел в виду — грубая.

Дебил.

— Надеюсь, ты врезала ему под дых.

Она вздыхает, плечи опускаются. На лице появляется то самое выражение — будто она дура, что снова чего-то ждала от мира. И мне это выражение хочется стереть.

— Хотела, — шепчет она. — Жаль, что не хватило смелости.

Я наливаю себе кофе, всё ещё на взводе.

— Мастерская здесь, в Балтиморе?

— Угу. В Феллсе. Та, с синей крышей.

Я знаю её. Проезжал мимо сотни раз.

— Кажется, Джексон менял там масло.

— Правда? — Она улыбается и склоняет голову. — А у него какая машина?

— «Хонда Цивик», — раздаётся голос с порога.

Я едва не проливаю кофе — даже не услышал, как он вошёл.

— Выиграла приз за безопасность в 2022-м. Отличные показатели при лобовом столкновении, — добавляет Джексон.

— Здорово, — говорит Люси, сдерживая смешок.

— Ага, — он захлопывает за собой дверь, полностью игнорируя моё существование.

В руках у него коробка печенья Бергер. Он протягивает её Люси:

— Хочешь?

Моё настроение стремительно катится в бездну.

Он всегда так делает. Появляется из ниоткуда, когда мы с Люси одни. Нарушает график. Бросает на меня странные взгляды. Будто специально хочет достать.

И, чёрт возьми, у него это получается.

— Тут, знаешь ли, тесновато для третьего, — бурчу я, злой на песню, на Джексона и на самого себя.

Люси замирает, рука останавливается на полпути к коробке. Оба поворачиваются ко мне. Я сверлю Джексона взглядом.

— Тебе что-то нужно?

Он приподнимает брови.

— Трафик и погода, дружище. Ты же знаешь правила.

Я бросаю взгляд на часы.

— Ещё минут десять, — говорю.

На лице Джексона появляется эта дурацкая, самодовольная ухмылка, которую мне так и хочется стереть кулаком. Он протягивает Люси целую коробку печенья.

— Я обычно захожу после твоего музыкального блока.

— Нет, не заходишь.

— Да, захожу.

— Нет.

— Да.

Люси, грызя печенье, с интересом переводит взгляд с него на меня:

— Мне уйти? Или вам лучше выяснить это наедине?

— Нет, я сам уйду. Всё равно надо поесть, — откидываюсь в кресле.

На самом деле мне просто нужно выдохнуть. Пространства в этой крошечной студии и без того мало, а втроём здесь и вовсе тесно. Всё внутри скручено, перевёрнуто — песня всколыхнула старые воспоминания, и теперь они ноют где-то под рёбрами.

Мне просто нужно немного времени. Я протягиваю Джексону наушники:

— Твои.

Он смотрит с лёгким недоумением:

— Благодарю за возможность делать свою работу.

Я сдерживаюсь из последних сил, чтобы не врезать ему по плечу. Но оборудование стоит как крыло от «Боинга», и я не могу позволить себе повредить хоть одну деталь. Поэтому выхожу спокойно и направляюсь в комнату отдыха.

На автомате хватаю овсяное пирожное Little Debbie³³ — то, что Джексон не успел конфисковать, — и начинаю крошить его на мелкие кусочки, жуя с раздражением, поглядывая в сторону студии.

Джексон и Люси склонились друг к другу, о чём-то разговаривают. Наверняка обсуждают статистику «Хонды». Он точно из тех, кто знает руководство по эксплуатации наизусть. А она ведь автомеханик — ей, вероятно, интересно.

— Ты отвратительный сводник, — раздаётся голос Мэгги, которая возникает буквально из воздуха.

Я вздрагиваю и чуть не давлюсь. Она с силой хлопает меня кулаком по спине — жест, в котором заботы не больше, чем в ударе молотком.

— Напоминаю: твоя задача — найти ей парня.

— Разве не этим я и занимаюсь?

Мэгги щурится:

— Правда? Ты не даёшь ей поговорить с кем-то больше трёх минут.

— Три минуты — средняя длительность звонка.