— Потому что я люблю рождественское печенье. — Она смотрит на смятый пакет. — Мне его вернуть? Ты как-то странно реагируешь.

— Я, наверное, немного странно себя веду.

— Нет-нет, всё нормально, — отзывается она. — Это же просто пакет кофе.

Я перетасовываю вещи на столе — с двумя наборами оборудования здесь стало ощутимо теснее.

— Готова к сегодняшнему эфиру?

Она шумно выдыхает:

— Я… не знаю. Думаю, посмотрим, как пойдёт.

— Ты справишься, — говорю я, снова возясь с аудиосистемой, пытаясь найти такой угол, чтобы не задевать Люси локтём каждый раз, когда тянусь к регуляторам. — Просто будь собой.

— В этом-то и проблема, — бормочет она.

Я замираю. Она смотрит на кофемашину, будто пытается что-то в ней разглядеть, пока та неспешно заваривает мой подпольный французский обжаренный. Руки у неё спрятаны в рукава свитера. Она явно нервничает.

— Не верю, — говорю я.

— Не веришь во что? — она удивляется.

Похоже, нечасто кто-то в её жизни осмеливается сомневаться в её словах. Разве что, может быть, дочь.

Я тянусь за кружкой, и предплечьем задеваю её руку. Она не отдёргивается, не отодвигается — остаётся на месте.

— В тот вечер, когда ты звонила, я задавал вопросы, и ты отвечала. Без пауз, без сомнений. Пройдя по лезвию моего сарказма, ты очаровала полстраны. И знаешь, что это значит?

— Что я чересчур доверчива с незнакомцами посреди ночи?

— Что ты отлично знаешь, кто ты. И чего хочешь. Просто закопала это под слоем всего остального и забыла.

Она смотрит мне в глаза. В её взгляде появляется мягкость.

— Ты здесь не случайно, Люси. И ты знаешь, чего ищешь. Не притворяйся. Давай найдём твою магию. В каком бы виде она ни проявилась. Здесь все за тебя.

— Даже ты?

— Особенно я, — протягиваю кружку. — А теперь налей себе кофе, надевай наушники — и проверим звук.

***

— Ты слишком далеко от микрофона.

— Что?

— Говорю, ты далеко, — повторяю. — Словно шепчешь.

— Я вовсе не шепчу, — она вдруг кричит в микрофон, и в наушниках врезается оглушающий визг. — Это ты шепчешь! — продолжает она на повышенных тонах.

— Так, теперь ты орёшь. Просто…

Я обречённо вздыхаю, обхватываю стойку её микрофона и подтягиваю ближе. Затем хватаюсь за подлокотник её стула и притягиваю его к себе, пока наши плечи не соприкасаются, а её бедро не прижимается к моему под столом. Она поднимает голову, смотрит на меня растерянно, волосы лезут в глаза.

— Ты только что меня схватил?

— Я схватил стул, — невозмутимо отвечаю. — Так будет лучше.

— Лучше? Почему?

Я постукиваю по стойке микрофона:

— Потому что теперь он будет улавливать твой нормальный голос. Без криков.

Её ресницы опускаются, щекоча кожу. С такого расстояния я различаю тонкую россыпь веснушек на её носу. Она действительно пахнет ромашкой. Свежими цветами с лёгкой металлической ноткой. Она выдыхает, и её дыхание касается ямки у меня на шее. Под столом она поправляет ноги и нечаянно задевает моё колено.

— Больше не кричу, — говорит она, еле шевеля губами, и её голос звучит в наушниках с кристальной чёткостью. Люси в высоком разрешении. — Принято.

Кто-то стучит в стекло. Люси оборачивается, а я не могу отвести взгляд. Особенно от завитка уха и прядки, заправленной за него. От трёх крошечных серёжек на мочке. От её пальцев, перебирающих украшения. Одно, второе, третье.

Я прочищаю горло и отворачиваюсь.

В этой комнате катастрофически не хватает пространства.

Мэгги снова стучит по стеклу и поднимает два пальца. Я киваю и поднимаю большой палец.

— Готова? — спрашиваю.

— Вряд ли.

— Вот и отлично, — улыбаюсь. — Эйлин сейчас отсчитает в наушниках — она по ту сторону стекла.

— Именно так, — подтверждает Эйлин в ушах, и Люси вздрагивает рядом.

Коленом она задевает стол, и я машинально кладу руку ей на бедро, пытаясь успокоить. Лёгкое сжатие, большой палец скользит по мягкой ткани. Люси резко выдыхает, и я отдёргиваю руку, обе ладони прижимаю к столу. Вместе мы уставились на сценарий на мониторе, будто в нём спрятан ответ на всё.

Отличное начало.

— Вперёд, дети, — говорит Эйлин. — Пять, четыре, три, два, один…

В наушниках звучит вступительная мелодия. Я лихорадочно ищу в себе остатки здравого смысла. Никогда не был тем, кто легко допускает прикосновения. И уж точно не начну с Люси. Повторяю про себя как заклинание: «не трогай Люси, не трогай Люси». Плечи расслабляются, я усаживаюсь поудобнее и делаю вид, что не чувствую тепла, идущего от неё. Она вдыхает — резко, нервно — и я стараюсь не обращать внимания.

— Привет, Балтимор. В эфире «Струны сердца» на волне «101.6 ЛАЙТ FM». Я — Эйден Валентайн, и сегодня у меня в студии особенная гостья. Она останется с нами надолго, так что встречайте как следует, ладно?

Я киваю Люси. На экране за её спиной вижу, как лента соцсетей начинает оживать. Линия звонков пока пуста — но это ненадолго.

Уголки её губ приподнимаются.

— Привет, ведущий «Струн сердца», Эйден Валентайн, — она склоняется ближе к микрофону, будто выглядывает из крошечного окошка и шепчет городу в самое ухо. Ряду домиков вдоль булыжников Феллс-Пойнт, домам на холмах за гаванью, краснокирпичным церквям Маленькой Италии, высоткам Харбор Ист — весь город затаивает дыхание. Её улыбка становится шире. — Привет, Балтимор.

Она произносит название города так, как делают только местные: плавно, в два слога. «Балмор».

Я улыбаюсь:

— Хочешь представиться нашим слушателям?

Люси глубоко вдыхает и пожимает плечами.

— Я — Люси, — говорит она, бросая на меня взгляд. В её голосе звучит решимость. — И, возможно, вы сможете помочь мне разобраться с одной проблемой.

Линия звонков вспыхивает, как рождественская гирлянда.

«Струны сердца»

Люси Стоун: «Это… это что, люди звонят?»

Эйден Валентайн: «Угу».

Люси Стоун: «Чтобы поговорить со мной?»

Эйден Валентайн: «Именно».

Люси Стоун: «Ого. Ну что, Балтимор, готовься разочаровываться».

Эйден Валентайн: «Готовься влюбляться, Балтимор».

Эйден

Вечер понедельника

— Какие черты тебе нравятся в партнёре?

Лицо Люси вспыхивает розовым в свете мониторов. Она тянется почесать ухо, задевает наушники, морщится, потом сцепляет пальцы в замок на коленях.

— Даже не знаю, — медленно произносит она. — Кажется, я никогда об этом толком не задумывалась.

— Серьёзно?

Она пожимает плечами:

— А люди что, составляют такие списки?

— Не обязательно, — улыбаюсь я. — Но хоть какое-то представление обычно есть.

— Эйден, я же буквально здесь потому, что у меня ничего не выходит со свиданиями. Придётся сначала научиться ползать, прежде чем бегать.

Я смеюсь:

— Ладно, аргумент принят. Начнём с простого. Есть какой-нибудь знаменитый краш?

Румянец усиливается. Это неожиданно — и чертовски мило.

— Не хочу тебе говорить, — бормочет она.

— Потому что… — Она тяжело вздыхает и упрямо отводит взгляд. — Просто не хочу. Давай поговорим о чём-нибудь другом.

— Ни за что.

— Что? Почему?

— Потому что теперь мне жизненно необходимо знать. Пока не скажешь — не продвинемся дальше.

Она сжимает губы, скрещивает ноги, потом резко их распрямляет. Наклоняется вперёд и что-то невнятно бормочет в микрофон. Я не понимаю ни слова — и уверен, что слушатели тоже.

— Что?

Она бросает на меня обречённый взгляд.

— Алан Алда²⁴.