— Не начинай на меня наезжать по-родительски, Грейсон.

— А ты не делись своими сокровенными чувствами с кем попало, Люсиль.

Мы смотрим друг на друга. Из динамика у холодильника доносится сальса. Майя мирно занимается домашкой, а Матео под шумок вливает в паэлью бульон.

Я не хочу ссориться с Грейсоном. Никогда не хочу. Он — мой постоянный ориентир, опора, мой якорь. То, что между нами не сложилось как у пары, не значит, что исчезла любовь. Долгое время мы были вдвоём против всего мира. И он привык знать обо мне всё. Каждую мысль, каждый страх.

А теперь я вывалила всё — совершенно незнакомому человеку.

— Я понимаю, почему ты расстроен, — говорю искренне. — Но если и злиться, то на нашу дочь.

— Эй! — возмущается Майя.

Уголки губ Грейсона дёргаются.

— Мы с Майей уже обсудили, что нельзя устраивать перевороты в твоей личной жизни без согласования.

— Теперь только командные операции, — кивает Майя. — С подписью и утверждением обоих пап.

— Обоих, — одновременно произносят Матео и Грейсон.

Я ошарашенно смотрю на Матео. Он обычно не вмешивается.

— И ты туда же? Предатель.

Он пожимает плечами:

— Я тебе годами намекаю, что пора уже начать встречаться с кем-то.

Майя показывает ему большой палец.

— Всё честно. Оба папы. Как договаривались.

— Великолепно, — закатываю глаза.

— Не надо мне тут выступать, — возражает Грейсон, снова взмахивая поварёшкой.

Матео мягко ловит его за запястье и уводит руку обратно к сковороде. Но Грейсон уже не готов притворяться, что готовит — он отходит от плиты и идёт прямо ко мне.

Из футболки с надписью «ЖРИ МИДИИ БЕРТЫ» он наконец переоделся в тёплый свитер с закатанными рукавами — значит, почти закончил очередной арт-проект.

Он останавливается в шести дюймах от меня, скрещивает руки на груди и смотрит так, будто хочет прожечь дыру взглядом. Вот только пугающе у него не выходит совсем.

Матео за его спиной героически спасает ужин.

— Я буду на тебя зол ближайшие три-шесть месяцев.

Я протираю лицо ладонью.

— Ладно. Как хочешь.

— А ты не хочешь узнать, почему?

Я нащупываю рукой сырную тарелку. Только «манчего»²² может меня спасти.

— Я и так знаю. Я расчувствовалась в разговоре с кем-то, и тебя рядом не было. Я рассказала о своих страхах не тебе.

— Нет.

— Нет?

— Нет, — повторяет он. — Я злюсь, потому что тебе было плохо, а ты мне не сказала. А это прямое нарушение клятвы, которую мы дали друг другу под качелями — в возрасте четырёх и пяти лет.

Он раскрещивает руки, выхватывает у меня кусочек сыра и кидает в рот. Жуёт злобно. Глаз не отводит.

— У тебя в сердце боль — и я этого даже не заметил.

Я смягчаюсь.

— Я и сама про эту боль толком не знала, — тихо признаюсь. — Пока не начала говорить вслух.

Он изучает моё лицо. Морщины у глаз разглаживаются.

— Мне не нравится, что ты так себя чувствуешь.

— Мне тоже, — я вдруг улыбаюсь. — Но именно поэтому наша гениальная дочь позвонила на радиостанцию, да?

— Кстати о ней. Майя говорит, они зовут тебя в эфир. Ты согласишься?

Я пожимаю плечами. На другой стороне кухни Матео выключает плиту. Майя спрыгивает со стула и хватает со стойки стопку тарелок. Всё, как всегда. Звук негромкой музыки. Звон посуды. Хлопок ящика со столовыми приборами, который никогда не закрывается до конца. Здесь, в этом доме, одиночество будто отступает. Здесь проще поверить, что всё в порядке.

— Я думаю... — я прикусываю губу.

Думаю о женщине, что говорила по телефону про смелость. Об Эйдене с его растрёпанными волосами и честными глазами. Об ощущении, будто внутри что-то зудит, зовёт вперёд — когда я стояла в той студии, в наушниках, слыша в них не только эфир, но и новое, неожиданное «возможно».

«Ты что-то началось той ночью, Эйден. Хотел ты этого или нет».

— Я думаю... я хочу попробовать что-то другое.

***

После ужина мы перебираемся от кухонного стола с разнокалиберными ножками на самый уютный диван в мире — тот, что стоит у окна. Грейсон, Матео и Майя отвлекают меня разговорами о чём угодно, только бы не о моей внезапной популярности. Мозг охотно уходит в отпуск: ни радиошоу, ни романтики.

Грейсон жалуется на новый заказ, который тянется уже третью неделю. Матео ворчит на придурковатого начальника — тот приказал убрать весь лёд из офисных кухонь. Майя без умолку болтает про школьный косплей на тему «Индианы Джонса», пока я заплетаю её волосы в косички и тут же расплетаю. В этой суматохе есть что-то особенно тёплое. Что-то настоящее. Мы смеёмся громко, искренне — и с каждым таким смехом внутри расползается уют.

Мы допиваем бутылку вина, потом варим кофе без кофеина. Майя, завершив дневную вахту дочери, исчезает наверх, бросив через плечо ленивое «До завтра» и пообещав датские булочки из «Скандалистки» перед школой.

Я устраиваюсь на диване, поджав под себя ноги. Матео облокачивается на плечо Грейсона. Тот проводит ладонью по его ключице и целует в висок. Я улыбаюсь.

— Так что, тебя теперь будут отправлять на свидания? — спрашивает Грейсон. — Подбирать пары?

— Без понятия, — тяну я. — Вряд ли кто-то захочет со мной встречаться после какого-то вирусного отрывка.

Грейсон выгибает бровь:

— Ты серьёзно недооцениваешь интернет.

— И Эйдена Валентайна, — добавляет Матео, зевая. Его плечи подрагивают, потом расслабляются. Он зачесывает чёрные волосы со лба. — Среди наших девушек на ресепшен у него целый фан-клуб.

— Даже у Хелен? — смеётся Грейсон. — Ей же… лет триста семь?

Матео шлёпает его по груди.

— Расскажи нам о нём, — просит он. — Об Эйдене.

— Он…

…горячий, — первое, что приходит в голову. И при этом какой-то растерянный. Не уверена, что он вообще умеет разговаривать с людьми вне студии. Он ведёт шоу о любви, но сам в неё не верит. И просит меня помочь ему снова поверить. Кажется. Я сказала ему больше, чем собиралась. И не знаю — хорошо это или плохо.

— Он милый, — наконец выдыхаю я, делая глоток кофе.

Тепло приятно растекается по горлу. Я утыкаюсь носками в диванную подушку, погружаюсь глубже.

— Очень… — вспоминаю, как он занял собой весь эфирный отсек, его растрёпанные волосы, вмятину на щеке от наушников. — …милый, — заканчиваю я после слишком долгой паузы.

Грейсон и Матео переглядываются.

— Что? — прищуриваюсь. — Что за взгляды?

— «Милый», — передразнивает Грейсон писклявым голосом. — «Он такой ми-и-и-илый».

Я запускаю в него подушку.

— А что? Так и есть. Он вообще не такой, каким я его себе представляла.

— А каким ты его себе представляла?

— Ну… типа, смутно похожим на мистера Роджерса? Не знаю. Но уж точно не… такой.

Они снова переглядываются — с тем самым раздражающим выражением, когда мысленно общаются внутри своей пары. Я закатываю глаза, ставлю кружку на столик и с громким вздохом откидываюсь на спинку дивана. Подушки смещаются, пол скрипит — и вдруг в комнате звучит голос Эйдена.

Я приоткрываю один глаз.

Матео стоит в дверях кухни, в руках у него маленькое аварийное радио из ящика с барахлом. Он пожимает плечами:

— Мне стало любопытно.

— Что именно?

Матео улыбается с явной насмешкой:

— Насколько он милый.

Я стону и закидываю руку на глаза. Из динамика льётся знакомый низкий голос Эйдена вперемежку с шипением. Матео крутит древнюю ручку настройки — снова шум, пара искажённых нот Уитни Хьюстон²³ — и вот голос становится яснее. Он наполняет комнату — хрипловатый, чуть шершавый. Кофе со льдом. Дальний гул грозы.

— …а может, в этом и есть ответ, — говорит Эйден. — Что ответа нет. Не думаю, что кто-то из нас по-настоящему понимает, что делает. Но ведь мы стараемся, правда? И мне нравится знать, что ты где-то там, на другом конце. Слушаешь. А я — слушаю тебя.