Позже, когда она лежала в чистом, свежем белье в его постели, а он сидел рядом, просто глядя на нее, Ариана наконец обрела дар речи.

— Мы справились, — прошептала она.

— Ты справилась, — поправил он тихо. — Я просто наблюдал.

Он наклонился и поцеловал ее в лоб. И в этот момент до Арианы дошла простая и оглушительная истина. То, что связывало их, было не просто страстью, не игрой во власть и подчинение, не удобным симбиозом. Это было партнерство. Глубокое, основанное на абсолютном, выстраданном уважении. Он видел в ней не просто тело, не функцию, а личность. Сильную, умную,равную.

Он гордился ею. И это значило для нее больше, чем все признания в любви на свете. Тень Миланы, ее ядовитые намеки, ее сомнения — все это рассыпалось в прах перед лицом этого простого, сияющего факта. Она была ему нужна. Не как "текущее увлечение", а как часть его мира. Как партнер. Как опора.

Она потянулась к нему, и он лег рядом, обняв ее. Они не говорили больше — им не нужно было слов. В тишине, наполненной биением их двух сердец, стучавших теперь в унисон, было все понимание, вся правда и все будущее, которое вдруг перестало казаться таким туманным и пугающим.

34. Без масок

Тишина в пентхаусе была иной, нежели в офисе. Там она была гнетущей, заряженной невысказанными приказами и ожиданием провала. Здесь же она была бархатной, живой, наполненной эхом только что отзвучавших стонов и тяжелым, выравнивающимся дыханием. Воздух был густым, пахнущим их кожей, дорогим постельным бельем и едва уловимыми нотами его парфюма,

что теперь стал и ее запахом тоже.

Ариана лежала, запрокинув голову на его руку, прижимаясь обнаженной спиной к его горячей груди. Вторую руку Марк положил ей на талию, ладонь распластал на животе, и Ариане казалось, что она чувствует биение его сердца — неровное, как и у нее. Шторы на панорамных окнах были раздвинуты, и ночной город лежал у их ног бескрайним морем огней, немым свидетелем их падения. Они только что сбросили маски с такой яростью, что у Арианы до сих пор звенело в ушах, а на бедре проступал легкий синяк от его пальцев.

Его пальцы на ее животе слегка пошевелились, провели легкую, почти невесомую линию от пупка вниз, и по ее телу пробежала мелкая дрожь. Не от желания — хотя его эхо все еще пульсировало в каждой клетке, — а от невыразимой нежности этого жеста. Так мог касаться только тот, кто знал каждую реакцию, чье прикосновение стало языком, на котором говорило ее тело. Ариана закрыла глаза, купаясь в этом ощущении хрупкого, обманчивого покоя. И тут его голос, непривычно тихий, без привычной стальной опоры, нарушил тишину.

— Я никогда никого не пускал сюда.

Ариана замерла, не решаясь пошевелиться, боясь спугнуть эту странную откровенность.

— В свой дом? — прошептала она.

— За свои стены, — он провел рукой по ее спине, и жест был настолько владетельным и нежным одновременно, что у нее перехватило дыхание. — Сюда, где нет… масок.

Она медленно приподнялась на локте, чтобы видеть его лицо. Приглушенный свет ламп выхватывал из полумрака резкие черты, но сейчас они казались усталыми, почти мягкими. В его глазах не было привычной насмешки или расчета, лишь глубокая, неприкрытая уязвимость. Это зрелище было опаснее любого его гнева. Оно растапливало лед вокруг ее сердца и будило в ней что-то опасное, почти материнское, острое желание прикоснуться к этой обнаженной боли.

И она почувствовала, как в горле подступает комок. Опьяненная близостью, этой редкой откровенностью, она готова была рассказать ему все — с этим теплом из самых потаенных уголков души выползла тень прошлого. Рассказать о документе с подписью отца. О своем страхе за родителей и глубоком желании все исправить, даже несмотря на запреты. О желании попросить его о помощи и обелить имя ее отца. Слова жгли ее изнутри, просясь наружу. В этой тишине, глядя в эти беззащитные глаза, она могла спросить. И, возможно, он бы ответил.

Но страх и стыд сдавили горло ледяными тисками. Стыд за отца? Или за себя — за то, что хотела использовать его, Вольского, чтобы докопаться до правды, в то время как ее тело и сердце уже принадлежали ему безраздельно?

Сердце Арианы сжалось от внезапного, ясного осознания: она не хочет. Не хочет просить. Не хочет, чтобы ее боль и ее борьба стали разменной монетой в этих странных, хрупких отношениях. Нет, она никогда и не хотела им пользоваться — с самого начала Ариана лишь хотела его помощи. Но сейчас она поняла, что не хочет видеть в его взгляде подозрение, что все это — ее расчет, ее долгая игра. Принести сюда тень своего отца значило осквернить это мгновение, эту призрачную близость, которая была сейчас ей дороже любой мести или справедливости.

Она сама поможет отцу. Сама. Без него.

И вместо исповеди о прошлом, с ее губ сорвалась другая, не менее страшная правда — о настоящем.

— Я не знаю, где заканчиваюсь я и начинаешься ты, — тихо сказала она, ее пальцы невольно легли на его грудь, над тем самым сердцем, что билось так ровно и властно. — Я тоже… пряталась. За своим планом выживания. За маской крутой деловой женщины, которой нельзя сломать…

Ариана сделала паузу, подбирая слова.

— А теперь… теперь, когда тебя нет рядом, даже на пять минут, я чувствую себя отключенной от источника жизни. Как будто я забыла, как дышать самостоятельно. Это безумие, Марк. Это болезнь.

— Ты думаешь, со мной иначе? — наконец произнес он, и его голос был тихим и хриплым. — Я человек, для которого расписание — это закон, и мне тяжело не нарушить собственные правила из-за призрака твоего аромата. Потому что в голове у меня был только запах твоих волос в лифте с утра.

Она посмотрела ему прямо в глаза, больше не прячась.

— Под моей маской — женщина, которая с ума сходит от твоего прикосновения. Которая ждет этих украденных секунд в лифте. Которая ненавидит твое молчание и боится твоих слов. Которая… которая не знает, кто мы сейчас, и не представляет, что будет завтра. И это сводит ее с ума.

Он слушал, не двигаясь, его взгляд был прикован к ее губам, выговаривающим эти опасные, неосторожные слова. Его обычная маска — маска неприступного, все контролирующего короля — таяла на ее глазах, оставляя после себя лишь обнаженную, почти шокирующую искренность.

— Завтра, — он медленно провел большим пальцем по ее нижней губе, и ее все тело содрогнулось от этого ласкового жеста, — я буду твоим начальником. А ты — моим лучшим стратегом и самой невыносимой подчиненной.

— А сейчас? — едва слышно выдохнула Ариана.

—Сейчас… — его рука скользнула ей за шею, притягивая ее ближе. — Сейчас ты невыносимо красива.

Он наклонился и прижался губами к ее лбу. И для нее, в этой тишине, под тяжестью его руки и теплом его дыхания на своих губах, эти слова значили гораздо больше, чем любые громкие признания. Они значили все.

Их губы встретились в поцелуе, который стал их признанием. Признанием в том, что они оба заблудились, в том, что они оба боятся. И признанием в том, что несмотря ни на что, они не хотят быть нигде, кроме как здесь — в обьятиях друг друга.

— Ты вошла в мою жизнь, Ариана Орлова, как стихийное бедствие. Сначала — как раздражающая помеха, которую нужно было сломать. Потом — как угроза моему контролю. А теперь…, — прошептал он. — Теперь ты — моя. Единственная, с кем я могу быть просто мужчиной. Уставшим. Сломанным. Нуждающимся.

Эти слова разом сожгли все ее страхи и сомнения. Она обвила его шею руками, втянула его знакомый, горьковато-сладкий запах, смешанный теперь с запахом их любви, и притянула к себе. Новый поцелуй был медленным, глубоким, исследующим.