Слова повисли в воздухе, острые и безжалостные, как лезвие гильотины. Они не несли в себе ни капли искреннего раскаяния. Это было официальное заявление. Постановка точки. Приговор тому, что между ними так и не началось.

Ариана почувствовала, как земля уходит из-под ног. Она ожидала гнева, насмешки, но не этого — ледяного, бесповоротного отрицания случившегося. Отрицания ее как женщины, отрицания той силы, которую она на мгновение обрела над ним. Он не просто отступал, он стирал произошедшее, как стирают ошибочную запись с доски достижений.

— Я… я понимаю, — выдавила она, чувствуя, как горит лицо и сжимается горло. Ее пальцы судорожно впились в край стола.

— Отлично, — кивнул он и снова уткнулся в планшет, явно считая разговор исчерпанным.

Она машинально выпила свой кофе, не чувствуя его вкуса. Завтрак прошел в оглушительной тишине. Он не смотрел на нее, не заговаривал, не делал никаких, даже самых нейтральных, комментариев. Он просто… выполнял необходимый утренний ритуал перед отъездом. . Ариана чувствовала себя призраком, невидимым и неслышимым.

В машине по дороге в аэропорт молчание стало еще более гнетущим. Он просматривал документы, она смотрела в окно на проплывающие улицы Петербурга, но не видела их. Все ее существо было сосредоточено на мужчине рядом, на расстоянии в полметра, которое казалось теперь непреодолимой пропастью.

Он отгородился от нее. Выстроил стену еще более высокую и неприступную, чем была до этого. И самое ужасное было в том, что она понимала — он был прав. Так должно было быть. Так правильно. Так безопасно для его империи и для ее карьеры.

Но почему тогда ее сердце сжималось от такой пронзительной, физической боли? Почему каждое его холодное, отстраненное слово ранило ее сильнее, чем любая его ярость в прошлом?

Он отнял у нее не только воспоминание о страсти. Он отнял надежду. Надежду на то, что под маской железного короля скрывается кто-то, кто может быть уязвим, кто может чувствовать, терять контроль. Что в нем есть что-то человеческое, что-то, что тянется к ней, Ариане.

Теперь она знала — его человечность была мимолетной слабостью, ошибкой, которую он тут же исправил с безжалостной эффективностью. А она была лишь эпизодом, недоразумением, которое больше не повторится.

Самолет взлетел, унося ее прочь от города, где она на мгновение почувствовала себя живой и желанной, обратно в суровую реальность, где она была всего лишь Орловой, сотрудницей, которой не следовало забываться.

Она смотрела на его профиль, озаренный солнцем, на его сильные, сложенные на коленях руки, и впервые за все время не испытывала к нему ни страха, ни ненависти. Только глухую, ноющую пустоту и горькое понимание: самыми болезненными могут быть не те раны, что наносят злостью, а те, что наносят с ледяным безразличием.

И эта рана, чувствовала Ариана, будет заживать очень долго.

18. Новая реальность

Возвращение в офис "Вольск Групп" после ледяного утра в Санкт-Петербурге было похоже на вход в зазеркалье. Все вокруг осталось прежним: блестящие хромированные поверхности, бесшумный гул климатической системы, запах дорогой полировки и свежесваренного кофе. Но для Арианы привычное пространство превратилось в арену для изощренной психологической пытки.

Каждый шаг по направлению к ее рабочему месту отдавался эхом в ее ушах. Массивная дубовая дверь кабинета Вольского с матовым стеклом казалась ей теперь не просто элементом интерьера, а порталом в другое измерение, где стирались все правила и рождались чудовищные, прекрасные ошибки. Она села за стол, положила руки на клавиатуру и заставила себя дышать ровно. "План выживания", некогда ее библия, теперь лежал в руинах, и она не знала, чем его заменить.

Игра началась мгновенно. Его первый звонок по внутренней линии прозвучал как выстрел.

— Орлова, зайдите, — его голос был чистым, лишенным каких-либо интонаций, тем самым идеально отполированным инструментом, каким он всегда был до… до *этого*. Ни намека на хрипоту, на ту интимную мягкость, что звучала в баре отеля.

Она вошла, стараясь не смотреть на него, сосредоточив взгляд на точке где-то за его левым плечом. Воздух в кабинете был насыщен его парфюмом, и этот запах, прежде просто фоновый, теперь вызывал в ее памяти ослепительно яркие и стыдные кадры: его губы на ее шее, тепло его рук на ее талии, шепот в полумраке номера.

— Отчеты по "Кронверку", — он протянул ей папку, не глядя.

Она потянулась, их пальцы едва соприкоснулись. И этого было достаточно.

Электрический разряд, острый и жгучий, пронзил ее с кончиков пальцев до самого сердца, заставив его на мгновение остановиться, а затем сорваться в бешеную скачку. Она резко отдернула руку, словно ее ударило током. Он не дрогнул, не подал и вида, продолжая смотреть на экран монитора. Но она увидела — нет, почувствовала — едва заметное напряжение в его скуле, легкое сжатие челюсти. Он тоже это почувствовал. Он просто был лучше нее в этой игре.

— Спасибо, — прошептала она и, почти бегом, выскочила из кабинета, чувствуя, как горит ее лицо.

Весь день прошел в этом изматывающем, сладостном безумии. Они оба старательно изображали абсолютный профессионализм. Он — безжалостного и требовательного босса, она — безупречного и эффективного ассистента. Они обменивались деловыми фразами, их диалоги были сухи и лаконичны. Но под этим тонким льдом бурлила лава.

Ее взгляд, против ее воли, снова и снова скользил к запотевшему стеклу. И всякий раз она ловила на себе его пристальный взгляд. Он не отводил его, как делал раньше. Теперь он держал ее в поле зрения, и в его глазах читалась не прежняя холодная оценка, а нечто неуловимое, но жгучее — молчаливый вопрос, тяжелое, невысказанное знание, тень той ночи, которую он так яростно отрицал утром. Это был взгляд сообщника, напоминающий ей об их общем секрете, об их общем падении.

Она сидела на совещании, слушая его ровный, убедительный голос, и в памяти всплывали его же слова, сказанные ей шепотом: *"Ты невыносимо красива"*. Это было всего сутки назад, но казалось, что прошла целая вечность. Как мог один и тот же человек быть таким разным? Железный Король и страстный, почти уязвимый мужчина? Что из этого было правдой? Или обе эти ипостаси были настоящими, и он просто выбирал, какую из них надеть, как костюм?

Мысль о том, что он просто "исправил ошибку", как он сам сказал, причиняла ей почти физическую боль. Она была для него сбоем в системе. Минутной слабостью. И теперь, глядя на его безупречную маску, она почти верила в это. Почти.

Но затем он снова проходил мимо ее стола, и их плечи едва касались. И снова — этот разряд, это немое признание, проходящее между ними, как ток. И она с ужасом и восторгом понимала: она не хочет, чтобы это прекращалось.

Эта мысль пугала ее больше, чем его гнев, больше, чем угроза увольнения, больше, чем тень прошлого ее отца. Она была привязана к нему не только ненавистью и жаждой мести, но и этой извращенной, опасной, всепоглощающей тягой. Тягой к тому, кто сломал ее отца, кто унижал ее, кто сделал ее холодной и расчетливой, а потом растопил этот лед огнем своей страсти, чтобы снова заморозить все утром.

Он был ее личным лабиринтом Минотавра, и она, как глупая Ариадна, добровольно зашла в него, но нить, которая могла бы вывести ее обратно, была давно утеряна. Более того — она не была уверена, что хочет ее найти.

В конце дня, собирая вещи, она услышала, как открывается дверь его кабинета.

— Орлова.

Она обернулась. Он стоял в дверном проеме, опершись о косяк. Его фигура казалась огромной в полумраке коридора.

— Вы свободны, — сказал он, и в его голосе не было ни ледяной отстраненности, ни деловой четкости. Он звучал… устало. По-человечески.

Их взгляды встретились и сцепились в долгом, напряженном поединке. В его глазах она снова увидела ту самую тьму, то самое пожирающее любопытство, что было в Санкт-Петербурге. Он смотрел на нее не как босс на подчиненную, а как мужчина на женщину, которая продолжает быть для него загадкой. Как на стратегический актив, который вышел из-под контроля и стал чем-то гораздо более ценным и опасным.