Вольский оторвался, чтобы перевести дыхание, его лоб уперся в ее лоб. Их дыхание сплелось воедино — прерывистое, горячее, возбужденное.

— Мы совершенно сошли с ума, — прошептал он, и в его голосе слышались и изумление, и некое мрачное удовлетворение. Его руки все так же держали ее, не отпуская, пальцы впились в ее плечи, словно боясь, что она исчезнет.

— Да, — простонала она в ответ, не в силах вымолвить больше. Да. Сошли с ума. И это было прекрасно.

Вольский снова поцеловал ее, и на этот раз его поцелуй был другим — медленным, глубоким, исследующим, почти нежным. Это был поцелуй, который обещал нечто гораздо большее, чем мимолетная страсть в баре. Это был поцелуй, который сжигал за собой все мосты, все пути к отступлению. Ариана закрыла глаза, полностью отдаваясь ощущениям, тонула в этом хаосе, в этом мужчине, и ей было плевать, что будет завтра.

Завтра непременно будет больно. Завтра будет неловко и стыдно. Завтра он, скорее всего, посмотрит на нее своими привычными, ледяными глазами железного короля и сделает вид, что ничего не было, что это была лишь случайная слабость в чужом городе.

Но сейчас, в этой петербургской ночи, в полутемном углу бар, в объятиях Марка Вольского, она была просто женщиной, которую безумно, отчаянно желают. И это было самой опасной и самой прекрасной иллюзией из всех.

17. Утро

Сознание возвращалось к Ариане медленно и неохотно, как сквозь густой сироп. Первым пришло физическое ощущение — сухость во рту, легкая пульсация в висках и приятная, глубокая мышечная расслабленность, идущая вразрез с тревогой, сжимающей сердце. Потом она открыла глаза и увидела незнакомый узор на потолке, очертания роскошной люстры.

Петербург. Отель.

И тогда воспоминания нахлынули на нее с такой сокрушительной силой, что она резко села на кровати, схватившись за шелковое одеяло. Бар. Приглушенный свет. Его взгляд, горящий в полумраке, полный той самой бурной, невысказанной борьбы, что бушевала и в ней. Слова, сказанные низким, хриплым шепотом:"Мы сошли с ума". И поцелуй. Жаркий, безудержный, требовательный, перевернувший все с ног на голову и выжегший из памяти все доводы рассудка.

Она сжала виски пальцами, пытаясь упорядочить хаотичные, обрывочные картинки. Лифт. Они были в лифте. Как они дошли до него? Она помнила только его руку на ее пояснице, твердую и властную, ведущую ее через холл. Помнила, как двери с мягким шипением закрылись, отсекая их от всего мира.

И тогда он прижал ее к прохладной металлической стене, и его губы снова нашли ее — уже без тени сомнения, только голод и давно сдерживаемая ярость желания. Этот поцелуй был завоеванием. Одна рука Вольского впилась в ее волосы, откидывая ее голову назад, другая сжимала ее бедро, прижимая к себе так близко, что она чувствовала каждый мускул его напряженного тела. Она ответила ему с той же отчаянной силой, ее руки скользнули под его пиджак, впиваясь в спину, ощущая игру мощных мышц под тонкой тканью рубашки. Воздух в маленьком пространстве стал густым и обжигающим. Он оторвался, чтобы перевести дух, его лоб упирался в ее лоб, дыхание было тяжелым и прерывистым.

— Ариана... — ее имя на его губах звучало как стон, как проклятие и благословение одновременно.

Она не ответила, не могла. Она могла только чувствовать. Длинный, плавный сигнал лифта оповестил о прибытии на их этаж. Вольский с трудом оторвался от нее, его глаза были темными, почти черными от страсти. Он поправил пиджак, снова пытаясь натянуть на себя маску контроля, но она видела дрожь в его руках, когда он взял ее за руку и повел по коридору.

Он остановился у ее номера. Они стояли в тихом, пустом коридоре, освещенном лишь мягкими светом настенного светильника. Напряжение между ними было таким плотным, что его можно было резать ножом. Он не отпускал ее руку, его пальцы сжимали ее запястье, будно не в силах разомкнуть эту последнюю связь.

— Впусти меня, — его голос был низким, хриплым, почти умоляющим. В этих двух словах была вся мощь его желания и вся его собственная, отчаянная борьба с ним.

Ее сердце бешено колотилось, крича "да". Каждая клетка ее тела умоляла сказать "да". Но где-то глубоко внутри, под слоями опьянения и страсти, теплился крошечный огонек самосохранения.

— Я не могу... — прошептала она, и ее голос дрожал. — Мы не можем... Это...

— Я знаю, — резко оборвал он он, и его лицо исказила гримаса боли и разочарования. Он отпустил ее руку и сделал шаг назад, сжимая кулаки. Он был похож на дикого зверя, посаженного в клетку. — Черт. Я знаю.

Он посмотрел на нее — долгим, пронзительным взглядом, в котором читалась целая буря: невыносимое влечение, гнев на себя, на ситуацию, и что-то еще, темное и незнакомое. Затем он снова шагнул к ней, схватил ее за лицо и притянул к себе для последнего, долгого, горького поцелуя. В нем не было страсти из бара. В нем была капитуляция. Прощание.

— Спокойной ночи, Ариана, — он выдохнул эти слова ей в губы.

И прежде чем она смогла что-то сказать, он резко развернулся и ушел по коридору, не оглядываясь. Дверь его номера захлопнулась с тихим, но оглушительно громким в тишине щелчком.

Ариана осталась стоять одна, прислонившись лбом к прохладной поверхности своей двери, вся дрожа, как в лихорадке. Она чувствовала вкус его губ, ощущала жар его прикосновений на своей коже и ледяной холод опустошения внутри.

О, Боже. Это действительно случилось.

Теперь, сидя на кровати и глядя на свои дрожащие руки, она чувствовала не просто стыд, а всепоглощающий ужас. Она не просто переступила черту. Она позволила ему увлечь себя на ту сторону, где не было правил, где его власть над ней становилась абсолютной и опасной в совершенно новом смысле. Он — Марк Вольский. Человек, который не терпит слабостей. А она показала ему свою главную слабость. Теперь он будет использовать это. Он будет смотреть на нее с холодным презрением, будет унижать, демонстративно отстраняясь, чтобы показать ей ее место — место сотрудницы, которая на минуту забылась. Мысль о том, чтобы встретиться с ним за завтраком, вызывала у нее физическую тошноту.

Она заставила себя встать под ледяной душ, пытаясь смыть с себя и остатки сна, и память о его прикосновениях, о его шепоте. Вода обжигала кожу, но не могла прогнать внутренний жар стыда и страха. Она надела свой единственный, вчерашний костюм, чувствуя себя нелепо и уязвимо. Ариана хотела оставить шикарное шелковое платье висеть в шкафу — немое свидетельство ночи, которая изменила все, но которую теперь, она чувствовала, предстояло похоронить. Но не смогла — слишком дорог ей стал этот подарок. Резким, быстрым движением запихнула платье в свою сумочку и вышла из номера.

Спускаясь в ресторан, она чувствовала, как каждый шаг дается с огромным трудом. Сердце бешено колотилось. Она увидела его сразу. Он сидел у окна, за столиком, залитый утренним солнцем, и работал на планшете. Безупречный, собранный, неприступный. На нем был свежий, идеально сидящий костюм, и ничто в его осанке не выдавало человека, который всего несколько часов назад терял голову в баре.

Она подошла, и он поднял на нее взгляд. Его глаза были чистыми, ясными и абсолютно пустыми. Ни тени смущения, ни намека на вчерашнюю борьбу или страсть. Только холодная, профессиональная отстраненность, вымороженная до состояния абсолютного нуля.

— Доброе утро, Орлова, — произнес он ровным, деловым тоном.

— Доброе утро, Марк Александрович, — прошептала она, опускаясь на стул напротив, чувствуя, как подкашиваются ноги.

В этот момент подошел официант. Вольский жестом остановил его.

— Кофе для девушки, — сказал он, и его взгляд на секунду задержался на ней.

Затем он повернулся к ней и, глядя прямо в глаза, четко и громко, так, чтобы слышали окружающие, произнес: — И я приношу вам свои извинения за вчерашнюю несдержанность. Этого больше не повторится.